Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

— Что он поет? — спросил я Беналю, называя его, как принято называть старших, бойку [старик].— Я ничего не понимаю.

— Однако понимать совсем легко, — ответил тот. — Горы — это спинки нарты, лайда — сиденье, девка моя будто цветок. Заячья и куропаточья тропы — речи парней знакомых. Правда, много к ней парней приставало. Ветер дует — значит парни к ней приезжают. Кто с верхней стороны приедет, кто с нижней. А она будто клонится от них. Не хочет, чтобы ездили.

— Хорошая песня, — сказал я, дивясь сообразительности старого нганасана и хитрому смыслу песни.

— Раньше лучше пели, — ответил старик, отворачиваясь от Хеури.

Я смотрел на девушку. Лицо ее горело румянцем. Глаза опущены. Теперь нужно было петь ей.

«Бери подарок мой, — запела Лали, отстегивая большое медное кольцо от комбинезона, к которому Привязывают меховые чулки, и подавая его парню. — Бери подарок мой, не теряй его, — пела она. — Если потеряешь, то сердце мое оборвется. Пропадет мое сердце».

— Совсем дурная девка! — пробормотал Беналю. — Чего поет, глупая. Будто сама замуж просится. Парень-то все правильно делал. Хороший парень.

Лицо его оставалось непроницаемым. Ни одного лишнего движения, ни одного взгляда в сторону дочери. Нганасанским родителям не полагается вмешиваться в дела взрослых детей: у них своя голова есть.

«Вот это темпы! — подумал я. — У них, наверное, все уже решено. Если девушка дает парню кольцо от комбинезона, это, по нганасанским обычаям, значит, что она согласна выйти за него замуж. И коли парень берет кольцо, то он хочет жениться на ней».

— А-а-а-а! А! А-а-а! — закричал на оленей Хеури и вихрем Промчался мимо нас, направляясь к соседней стоянке…

Вечером, когда чумы были поставлены и мы пили чай, Хеури приехал опять. Он поговорил со стариком Беналю об оленях, об охоте, о том, что собирается ехать учиться на моториста, чтобы работать на вездеходе, пошептался с Лали и уехал к себе в стойбище. По виду Беналю ясно, что он не желает вмешиваться в дела дочери. Старик был непроницаем, как ледяная глыба.

На следующий день парень не появлялся. Вечером мы поговорили немного и улеглись спать. Нганасанский чум делится очагом на две половины. На одной половине располагаются хозяева, а на другой — дети и гости. Я несколько великоват для размеров этого жилища. Никак не удавалось лечь ногами к огню, так как голова упиралась в нюк — шкуру, которой покрывают чум, а конец спального мешка был в нежелательной близости от горячих углей. Улегся я головой к старикам, а ногами к месту Лали и скоро уснул.

Разбудил меня посреди ночи грохот падающих котлов, чайников и ведер, которые стояли подле меня на низеньком столике. Затем чье-то тело свалилось на меня, и я увидел перед собой недоумевающее лицо Хеури, освещенное затухающим огоньком костра.

— Ты что, парень, — спросил я, — совсем голову потерял? Почему через вход не зашел?

— Нельзя так ходить, — быстро зашептал он. — Надо под нюк лазить.

Над ложем Беналю и его супруги висела мертвая тишина. Мне подумалось даже, что они и не просыпались. Все может быть. Умаялись за день люди.

— Ну ладно, — сказал я, — иди к Лали, а то она, видно, соскучилась.

Парень бесшумно привалился к спальному мешку девушки и оттуда послышался горячий шепот. Услышав слова «мана сярма» [моя дорогая] (так обычно на всех языках Начинаются разговоры влюбленных), я засунул в спальный мешок голову. Для этнографа ничего интересного этот разговор не обещал.

Утром, собирая оленей, я спросил Беналю, действительно ли требуется соблюдать особые правила, чтобы приехать в гости к девушке.

— Так старики велят, — ответил он. — Надо оленей далеко оставлять. Близко к чумам нельзя подъезжать. Потом бакари [верхнюю обувь] надо снять и в нарты положить. Меховые чулки [чижи] мехом наружу вывернуть, надеть и в них идти. А через вход совсем нельзя заходить. Рассердятся старики. Всегда так было. Закон такой, — подтвердил старик. — Парень правильно все делает. Хороший парень.

«Ого! Какая выдержка, — подумал я. — Старик все слышал. Он не вмешается в это дело, хоть режь его. Надо намотать себе на ус, а то моя ночная беседа с Хеури выглядит, наверное, неэтично, с нганасанской точки зрения. Буду же и я тверже алмаза».

На следующую ночь все повторилось с удручающей последовательностью. Сначала посыпались котлы и ведра, а затем на меня плюхнулся Хеури. Я застыл, как мертвый. Старики также хранили молчание. Утром никаких разговоров о ночных происшествиях не было. Третья ночь также ничем не отличалась от второй. Только Хеури разбил все стаканы, лежавшие в тазу, да наступил мне на живот, именно в том месте, где у меня висел на поясе нож. Ничего страшного не произошло, но отдавленное место побаливало.

Беналю был слегка раздражен. Это можно было увидеть только очень пытливым глазом. Он оборвал постромку в своей упряжке и забыл в чуме спички, когда поехал в стадо. Я отправился с ним.

— Ты что, бойку, — спросил я его. — На что сердишься?

— Совсем дурные парни стали, — прорвало старика. — Чего каждый день ездит? Он днем оленей пасет. Когда спит-то, если к Лали ночью ездит?.. Однако его это дело. Пускай ездит. Однако я целый день с оленями хожу, устаю очень. Как приду в чум, так спать хочу сразу. Я ведь не парень. Мне отдыхать надо. А когда отдыхать буду? Маленько уснул, а глупый парень пришел, загремел… Думаю, ладно, другой ночью высплюсь. А он приходит опять, посуду бьет! Не может разве тихонько прийти?

Я понимал старика. Близился отел, пастухи постоянно пропадали в стадах. Времени для отдыха было мало, и им дорожили.

— Так ведь он молодой парень, — попытался я успокоить Беналю. — Ты много умеешь, а он мало. Научится еще.

— Ладно, — согласился тот. — Он скромный парень. Пусть ездит. Потерпим маленько…

Этот день был тяжелым. Важенки телились одна за другой. Маленькие смешные телята черными пятнами выделялись в стаде. Телята некоторое время после рождения неподвижно лежали прямо на снегу, а матери облизывали их. Только иногда они поднимали голову и нюхали воздух. Потом происходило невероятное. Казалось, будто теленком-младенцем овладевал буйный восторг. Спокойно лежавший теленок взвивался кверху, становился на танцующие ноги и начинал носиться вокруг оленухи. Любой, самый тренированный спортсмен не выдержал бы и пяти минут такой гонки. Теленок взбрыкивал тоненькими, как тростинки, ножками, прыгал то зигзагами, то по прямой, кувыркался и вскакивал снова.

— Кости расправляет, — комментировал старик Беналю. — Он в мамке сколько сидел? Долго. Теперь родился, думает: что если кто худой придет — волк ли, росомаха ли? Как убегать буду, если кости на месте не стоят? Прыгать надо, бегать. Тогда кости расправятся, за мамкой убежать можно будет.