Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Чум Фадонтэ стоял шагах в пятидесяти от нашего жилища. И Фадонтэ и его старухи были очень гостеприимны и просты, однако старых правил. По дороге Борис Осипович наскоро объяснял Володе, как надо себя вести: не обходить вокруг чума, не ходить в чуме сзади костра и не отказываться от угощения. Володя, видимо, смущенный торжественностью момента — он первый раз шагнул под нюк чума, — немного нервничал. Когда мы зашли к Фадонтэ, старик подвинулся на своей половине, и мы с Борисом Осиповичем сели, оставив место и для нашего журналиста. Столкнувшись с теснотой этого жилья, Володя поступил так, как подсказывал здравый смысл. Он не сел рядом с нами, на половину, где было много народа, а уселся на другой половине. Там сидели только две старухи, родственницы Фадонтэ. Старухи, после того как журналист присоединился к их Компании, захихикали и оживленно заговорили. К их беседе присоединились и Фадонтэ, и его жена. Мы с Борисом Осиповичем невозмутимо дожидались конца этого инцидента. История получалась забавная.

Если вы заходите в нганасанский чум и садитесь на половине, где живут одинокие женщины, то это считается проявлением внимания с вашей стороны. Когда одинокая женщина принимает чьи-то домогательства благосклонно, она не покидает своей половины и дожидается, пока ухаживание не приобретет более конкретные формы, то есть искатель ее прелестей не положит свою ногу на ее ногу и тем заявит свои права. Разумеется, этот ритуал жив только в памяти стариков. И сейчас его увидишь не чаще, чем пролетку в Москве.

В данном случае старушки, видимо, вспомнили молодость. Тем более что наверняка на них не было спроса лет пятьдесят, и поведение Володи им льстило. А он, не подозревая о возникшем переполохе, сидел, как истукан, пока мы не позвали его на свою половину.

На следующий же день одна из женщин спросила меня, правда ли, что журналист из Москвы любит приволокнуться за старушками?

— Правда, — ответил я.

— Почему же он ушел вчера из чума Фадонтэ? — спросила она.

— Слишком молоды старухи показались. Он любит постарше.

Дружный смех всех слышавших этот разговор подтвердил, что шутка понята и наш Володя реабилитирован.

Во время визита к Фадонтэ мы с Борисом Осиповичем узнали, что у старика есть идол. Он был каменный. Надо сказать, что нганасаны не обрабатывают камня. Каменный шайтан, или, как его называют, фалы-койка, представляет собой простой камешек, найденный при каком-нибудь особом случае. Фадонтэ нашел своего фалы-койка в брюхе рыбы и решил, что это не простой камень, а шайтан. Другие старики находили идолов во время охоты на дикого оленя, или во время ловли линного гуся, или при иных обстоятельствах. Идолов кормили. Разумеется, кормили символически: кидали под саночки кусок жира и сжигали его. Считалось, что шайтан поглощает еду в виде дыма. Или мазали идолов жиром, или клали жир в нарту шайтана.

Были также у нганасан деревянные идолы в виде человекоподобных фигурок. А некоторые нганасаны считали своими идолами куски метеоритного железа или другие вещи. Борис Осипович тридцать лет назад видел их много. Поэтому его они интересовали не так, как меня. А мне очень хотелось посмотреть, как Фадонтэ кормит своего шайтана, и, если удастся, сфотографировать этот момент. Я решил получить у Фадонтэ разрешение посмотреть на шайтана. Когда старик пришел, у нас состоялся такой разговор:

— Скажи, бойку, это твой шайтан у чума на санках привязан? — спросил я.

— Э-э, — настороженно подтвердил Фадонтэ.

— Ты-то его хорошенько хранишь? — продолжал спрашивать я.

— Э-э, — опять согласился Фадонтэ, не понимая, куда я клоню.

— Кормишь его? — задал я самый важный вопрос и затаил дыхание.

И тут старик внезапно разговорился.

— Однако не знаю, толк-то есть? — сказал он. — Черт знает его, шайтана. Есть ли душа у него или нет? Какая пособка будет ли от него, не знаю. Может, просто камень только так лежит, ничего не делает. Так-то прошу его — давай рыбу. Не дает. Без толку прошу. Сам знаю, скоро рыба будет. Однако без него поймаю. Теперь бы помогал, когда рыба худо ловится.

— Так чего же кормишь его? — спросил я старика.

— Аванс — мера даю. Как аванс в колхозе. В колхозе тоже аванс дают, когда работы нет еще. Может, шайтан поможет когда-нибудь, думаю. Потому даю. Меня ум напрасно так думаю, зря кормлю. Не хочу больше кормить его.

— Неоправданный аванс, — резюмировал Володя этот разговор после ухода Фадонтэ. А мои надежды привезти интересный снимок рухнули.

В один из дней в Усть-Боганиду пришел почтовый катер, на котором Володя уехал на факторию Карго, где, как мы прослышали, был какой-то необыкновенный председатель колхоза. А несколько дней спустя после его отъезда и я покинул Бориса Осиповича на несколько дней: поехал к одному из знатоков фольклора — Ламбоку. Он со своей бригадой находился недалеко от Усть-Боганиды. Бригада состояла из трех семей рыбаков. Один из рыбаков, Деньчуда, недавно заболел. Другой, Мунто, славился среди и авамских, и таймырских, и даже вадеевских нганасан своей необычайной ленью. Когда хотели сказать, что кто-то очень ленив, говорили «Мунто мера», то есть подобно Мунто. Ламбоку обрадовался нашему приезду.

— Теперь однако план мало-мало выполним, — сказал он довольно. — Теперь вместе неводить будем.

Чум Ламбоку был просторным. Он жил в нем только со своей старухой Каты. Одна его половина была отдана целиком в мое распоряжение. Старуха постелила на циновки из тальника несколько шкур, я положил на них свой спальный мешок, разместил в изголовье ложа разные мелкие вещи, и «кабинет» был готов.

К шестам на половине Ламбоку были привязаны старухины шайтаны. Шесты с моей стороны были свободны, и я повесил на один из них фотографию жены. Старуха сначала не обратила внимания на фото. Но на следующий день, когда мы с Ламбоку вернулись с рыбалки, я застал в чуме целую компанию старух, которые внимательно разглядывали изображение моей жены и оживленно переговаривались. Увидев меня, старухи шмыгнули на улицу и разошлись по своим чумам. Я не был расположен к разговорам. Мы с Ламбоку устали и хотели отдохнуть. Ведь работали в основном мы с Ламбоку. Он греб, а один парнишка-школьник, проводивший каникулы у Деньчуды, выметывал невод. Я вытаскивал береговой конец. Мунто для формы держался за него, пока невод не был заброшен, а потом шел за мной, наступая на ноги и дожидаясь, когда я попрошу его посидеть в сторонке. Я терпел его присутствие один-два захода, а затем отсылал прочь. Ламбоку бросал весла, обзывал Мунто ленивым оленем и половинкой человека, но на того брань не действовала. Наши усилия были вознаграждены хорошим уловом: муксуна поймали много.

После ужина, когда мы отдохнули, старухи опять пожаловали в чум. Их было шестеро вместе с женой Ламбоку, Каты. Они некоторое время сидели и разговаривали о шкурах, из которых Каты шила парку для маленького внука, хотя фотография, привязанная к шесту, притягивала их взгляды. Потом Каты, по просьбе одной из подруг, спросила меня: