Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

В наше время от тех дней, когда старики умирали не своей смертью, когда из близнецов в живых оставляли только одного — сразу несколько младенцев не могли выжить, у нганасан сохранились только глухие предания. А вот о том, как люди умирали из-за незначительных увечий и какое нелегкое детство ждало тех, кто выживал, помнят хорошо.

Мальчишки вносили свою лепту в хозяйство лет с семи: помогали женщинам собирать топливо и таскать лед, потом ставили петли на куропаток и зайцев, помогали караулить стадо, добывали линную птицу. В этом возрасте Фантуй ничем не отличался от своих сверстников. Отец сделал ему протез — хитроумное деревянное приспособление. Фантуй говорил, что его постоянно приходилось переделывать и совершенствовать: во-первых, рос он быстро, а во-вторых, отцовская конструкция его не удовлетворяла… Теперь искусственная конечность Фантуя довольно сложна. Она идеально подогнана к его фигуре. На конце ее имеется целое устройство, чтобы не ломать наст и не проваливаться в снег.

Тот, кто был летом в оленьих стадах, знает, сколько пастухам приходится ходить и как быстро бегать. Фантуй — пастух. И бегает он неплохо. Просто трудно представить, сколько потребовалось силы воли и сколько надо было тренироваться, чтобы научиться всему этому.

Фантуй часто оборачивается к Эдди и что-то говорит смеясь. Упряжка Эдди привязана к нарте Фантуя. Хосю едет последним. Он подгоняет свою упряжку к упряжке Фантуя, чтобы слышать, о чем он говорит.

— Как не может быть? — смеется Фантуй. — Я-то знаю. Ну, только что родившихся не запомнишь сначала. А через полгода всех знаю.

— Не может быть, — не верит Эдди.

— Ну, как не может быть? — опять смеется Фантуй. — Вот представь себе, сколько у тебя вещей? Больших вещей, мелких. Подумай, сколько ты их знаешь. Может быть, больше шестисот.

— Вещи разные, а олени одинаковые, — говорит Эдди.

— Ну, нет! Олени все разные. Вот смотри — у меня в упряжке пять оленей. Все разные.

— Одинаковые, — возражает Эдди. — Все комолые, рост одинаковый почти, цвет шерсти тоже одинаковый. Как отличишь?

— Эбэй! — притворно испуганно восклицает Фантуй. — Это с глазами худо?.. У всех морды разные. Это с непривычки так кажется. Когда к нам в райцентр первый раз лошадей привезли, то я тоже думал, что одну от другой не отличить. Однако ошибался. У оленей морды разные, как лица у людей. И характер у них непохожий.

Олени вырываются на лайду — ровную площадку, которой, кажется, нет конца. Резкий шквалистый ветер дует настойчиво и неослабно.

Теперь ветер будет помогать правильно выбирать дорогу. Когда едешь по лесотундре, ориентироваться легко. А вот, когда пересекаешь большие ровные участки тундры, зацепиться взглядом бывает не за что. Если солнце стоит высоко, то сзади ли, спереди ли, сбоку ли, где-нибудь на горизонте всегда маячат хребты. Можно ориентироваться и по ним. Правда, удобнее ехать, когда твоя цель близка от хребтов. В ином случае можно немного и поплутать по тундре. Сейчас солнце за горизонтом. Помогает только ветер. Обычно на нарте сидишь, не меняя положения, и ветер попадает все время в одну точку. Например, в щеку. Вот и гонишь упряжку так, чтобы ветер попадал только в щеку. Но ветер может перемениться. За этим надо следить и постоянно вносить поправку в свои расчеты. У тундровиков это входит в привычку. Они даже не замечают, как подправляют бег оленей при изменении направления ветра. Многое, правда, зависит и от оленей. Точнее, от передового. Фантуй, безусловно, прав: характер у оленей разный. Но главное не характер, а выучка.

Фантуй опять оборачивается к Эдди и что-то рассказывает ему. Хосю вновь подъезжает поближе, чтобы послушать Фантуя.

— Вот, — говорит Фантуй, — смотри. Мой передовой авка. Я его теленком взял, из рук кормил. Он у меня умный, как человек. Всю дорогу его хореем ни разу не тронул. Чуть шевельнешь ремнем — сразу понимает. Совсем из сил выбиваться будет, все равно не остановится. Любит меня.

— Ну уж и любит, — возражает Эдди, — просто выучил ты его так.

— Выучил, как всех учат, — отвечает Фантуй.

— А как всех учат? — спрашивает Эдди.

— Очень просто… У нас оленей запрягают первый раз полуторалетних. Сначала ставят в середину к старым ездовым оленям, чтобы не путал упряжки. Бывает, олень пугается, идти не хочет. Как немножко привыкнет, так его слева — на место передового — запрягают. Тут и начинается учеба. Влево заворачивать оленя легко— потянул ремень, он сам и заворачивает. А вот вправо— потруднее. Тут ему нужно сперва хорей к морде приставить, чтобы его пугался, и хлестать ремнем вправо сильно. Потом привыкает. А главное — должен привыкнуть совсем прямо бежать, куда направят. Тогда кружить не будет.

У меня передовой хороший. Он очень красив. Это кастрированный бык. Окраска его не сероватая, как у всех оленей, а пестрая. Его так и зовут Пестрый. У него огромные и ветвистые рога. Он бежит, легко неся голову, и время от времени хватает губами снег. С таким передовым можно не тревожиться о дороге. Он бежит по стрелочке и ведет за собой всю упряжку. Олень, запряженный с правой стороны, тоже хорош. Тянет на совесть. В корне два бычка послабее. За ними нужен глаз да глаз. Чуть дашь волю — отстают, и основной ремень упряжки начинает их бить по ногам, а постромки путаются.

Нганасанская упряжка создана по общему на Севере принципу. К обоим полозьям нарт на передке привязано по челаку — блоку, в который пропущен основной ремень. Концы ремня закреплены в лямках крайних оленей. Олени в середине упряжки тянут постромки, закрепленные на скользящих по основному ремню челаках. На каждого оленя одевается лямка. Совсем как у бурлака — через плечо. Если олень начинает тянуть слабее, то остальным приходится тяжело. Они вырываются вперед, а лентяй путает постромки. Тут обычно в ход пускается хорей, и нарушитель водворяется на прежнее место. Держаться оленям на одной линии помогают и связанные ремнями наголовники. Только передовому делают ремень у наголовника подлиннее, чтобы он бежал немного впереди.

Оленьи ноги по звенящему насту выбивают сухое «чак-чак-чак-чак», снежная пыль летит в лицо. Копыта-клешни щелкают на бегу, как кастаньеты, нарта поскрипывает на застругах, и полозья шипят по сухому снегу, создавая общий фон этой путевой симфонии. Музыка дороги убаюкивает. Пригреешься в своем сокуе [верхняя меховая одежда], как в маленьком жилище, натянешь на лицо капюшон, и носа не хочется высовывать на улицу.

— Э-э-э! — кричит Фантуй. — Боло чумы видать!

— Ксь-ксь-ксь-ксь, — погоняет оленей Хосю. Я присоединяюсь к нему. Как по команде, подымаются и опускаются хореи. Нарты отчаянно прыгают по застругам. Наш аргиш врывается в мирно пасущееся стадо, мчась прямо по копанице (оленьему пастбищу), навстречу выскакивают с лаем десятка два лаек и бегут с нами рядом. Мы с блеском подлетаем к трем балкам (домикам на санях) и осаживаем упряжки. Из труб всех балков идет дым — значит, к нашему приезду готовились…