Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

— Говорить к тебе пришли, — наконец начал Бяку.

— Говори, — ответил я.

— Тебя однако думал — чего пришел, — сказал он. — Думал чего шаман хотел? Может, пособку просить хотел?

Мне оставалось только подивиться проницательности Бяку. Именно так я и думал.

— Однако теперь меня-то нинту шаман, не шаман теперь, — продолжал Бяку. — Это дело бросаю. Тебя просить хотел — пособляй. Говори людям, нинту шаман Бяку. Пускай люди сердце век сердить не будут. Тебя однако совсем друзья шибко много. Тебя однако слушать будут. Говори, пожалуйста, не шаманит больше Бяку.

— Ты шаманскую парку и бубен куда дел? — перебил я излияния Бяку, имея корыстную мысль заполучить их.

— Однако в тундре бросил, — ответил Бяку.

— Чего худо сделал, — спросил я его. — Сюда бы привез, отдал, тогда поверили бы люди, что шаманить бросил.

— Однако меня-то совсем большой шайтан привез. Все люди, все нганасан, шайтан будет. Тебе отдам.

— Покажи-ка, — сказал я.

Бяку велел жене принести шайтана. Она вышла и скоро возвратилась с мешком, сшитым из шкуры, в которой что-то позвякивало. Бяку развязал ремень, которым он был стянут, и вытянул за кольцо идола. О таких идолах я никогда не слыхал и не встречал описаний в этнографической литературе. Лицо шайтана — маска из красной меди. К ней были привешены женские нагрудные украшения, огниво и особая подвеска, которую носят нганасанки. Все это указывало на то, что идол был женского пола. Я вгляделся в лицо-маску и не мог отвести взгляда. Глаза ее были сделаны из двух срезов полых костей. Они таращились на свет из-под орнаментированной полоски, закрывающей верхнюю часть личины. Скулы были сделаны неизвестным мастером очень тщательно. Они выпирали не сильно. Лица нганасан более скуласты. Самым примечательным на этом лице был нос. Казалось, он сделан из двух половинок. Я повернул идола к свету и увидел, что не ошибся. Нос действительно из двух частей. Личину кто-то переделывал. Первоначально она была значительно короче. Об этом говорила линия дырочек, отмечавшая подбородок, и дыра рта. Кто-то удлинил маске нос и пробил рот уже в самом низу. Я смотрел и не верил своим глазам. У меня в руках было нечто осязаемое, имеющее отношение к легендам о борьбе двух народов на этой земле. Их в сказках называют длинноносыми и коротконосыми. Коротконосые обычно фигурируют как жители земли с «тундры стороны», то есть севера, а длинноносые — «леса стороны», то есть юга. Сказки о длинноносых и коротконосых разнообразны, но конец их одинаков: длинноносые ссорятся с коротконосыми, вступают с ними в борьбу и побеждают их. Может быть, что-то в этом роде действительно было? Может быть, вот эта медная личина принадлежала когда-то коротконосым? А потом пришли длинноносые и перекроили ее по образу и подобию своему? Все может быть. Но может быть и так, что эта личина просто какой-то курьез. Впрочем, последнее маловероятно. Уникальность этой вещи, а также тот факт, что обычно были только семейные шайтаны, а не общенганасанский, отрицают предположение о курьезе. Идол был переделан неспроста. Я спрашиваю у Бяку для очистки совести:

— Однако этот шайтан-то кто делал?

— У-го, как знать буду? — ответил Бяку. — Век такой был. Меня отец Дюходэ был. Тебя-то вести слыхал. Самый большой шаман был. Юраки ходили слушать его, остяки, долганы — все. Самый большой шаман был. Как умирать время дошел, мне тот шайтан давал. Говорит, шайтан-то отца отца отца отца дальний отец нашел где-то.

Я усомнился в генеалогической точности рода Бяку.

— Как он мог совсем дальних отцов-то знать? — спросил я.

— Однако мог, — горячо возразил Бяку. — Я тоже мало-мало знаю. Смотри вот: мой отец Дюходэ был, Его отец Лихоре был. Его отец…

И Бяку принялся скрупулезно излагать историю своего родового древа. Я схватился за карандаш и принялся строчить имена его предков. Редко удавалось встретить такое знание истории рода. Он да старый Сеймэ могли похвастаться отличным знанием генеалогии. А этнографу эти знания очень нужны.

— Ну ладно, — сказал я, когда Бяку кончил. — А тебя далекий отец откуда этого шайтана взял?

— Силяда-та не знай, — ответил Бяку, передавая мне шайтана.

Когда Бяку со своей старухой ушли, я повесил шайтана на стену и спросил Эдди:

— Ну, что ты можешь сказать об этой физиономии, старина?

— Удивительная рожа, — ответил Эдди.

— Всмотрись-ка получше, — предложил я.

Эдди внимательно осмотрел маску и авторитетно изрек:

— Был в ремонте. Носик переделан.

— Помнишь сказку о коротконосых и длинноносых?

Некоторое время Эдди ничего не мог сказать. Потом он схватил шайтана и, гремя им, возбужденно заговорил:

— Острову Пасхи нечего и тягаться с полуостровом Таймыр. Подумаешь тоже, длинноухие и короткоухие! Удивили! У нас тут длинноносые и коротконосые резвились. Мы и то шума на весь свет не поднимаем… Все-таки здорово, старик. Прямо гениально.

…После отъезда пастухов жизнь на фактории пошла более размеренно и спокойно. Я занялся вопросами национальной экономики. Эдди, исчерпав зимние сюжеты, готовился к съемке природы весной.

В тундре весна наступает очень быстро. Вдруг сразу потеплеет, осядет снег, на реках появятся забереги, и побежит отовсюду вода.

Весна — время прилета птиц. И нигде у нас так не ждут этого времени, как в Заполярье. Здесь о промысловой птице, преимущественно о гусе, начинают говорить, наверное, за месяц до его прилета. Везде только и слышишь: «Вот прилетит гусь, тогда будет дело!» Нетерпение жителей Севера понятно. Перед прилетом гусей охота неважная. Куропатка всем надоедает, да и стрелять ее — дело совершенно неазартное. А вот гусь — это совсем иное. Он пролетает эти места недели за две, торопясь к гнездовьям в более северные районы, и набить его надо в этот короткий срок на всю зиму. Осенний перелет бывает еще более краток.

Весь Усть-Авам лихорадочно готовился встретить гуся. Около каждого дома сушились выкрашенные краской фанерные профили. Некоторые из них были так нелепы, что от них шарахались даже собаки. Охота из скрада с профилями здесь дело новое, и поэтому профили еще не научились делать. Правда, гуся здесь столько, что можно обойтись и без профилей. Надо только убить одного. А потом дело пойдет. Убитого гуся сажают на снег и под голову ему подставляют палочку. Такой гусь приманивает своих собратьев эффективнее, чем фанерные профили.

Первые гуси послужили сигналом к началу охоты. Из домов высыпали все от мала до велика и глядели на небо. Там, в безоблачной выси, тянулась цепочка птиц. К вечеру все, кто мог носить ружье, ушли с фактории на облюбованные места. Те, кто рассчитывал вернуться на следующий день, шли налегке. Кто думал поохотиться несколько дней, брал саночки, впрягался в них, припрягал собаку в помощь и шел через Камень на реку Дудыпту. Там обнажились пески, и гусь охотнее всего заворачивал именно туда…