Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Я все-таки продолжал его уговаривать. Наконец он отложил мыло и начал:

— Только ты не смейся. Можешь и не поверить, а было такое. Сначала, как тебе говорил, только пять ребятишек училось. Потом как-то на факторию приехали еще Костеркины за товарами. У одного двое ребятишек лет по восемь. Я их встречаю, говорю: «Давай детей в школу, учить будем». Куда там! Не соглашается ни в какую.

— Чего, — говорит, — учить. Не надо. Пускай охотиться учатся, оленей пасут.

— Чудак человек, — объясняю ему, — они читать научатся, писать.

— Зачем? — говорит.

— Как зачем? Грамотные будут. Потом, как русские, научатся железо делать, любые вещи. Русские оттого все умеют, что грамотные.

— Ладно, — говорит, — пускай месяца два поживут. Посмотрю, чему научатся.

Ну, оставил я детей, значит, всего семь человек стало. Только месяц прошел, его баба приезжает. Детей забрать хочет.

— Почему, — говорю, — слова не держишь?

Ничего не отвечает. Твердит свое: заберу да заберу. А у нас при школе старичок был. Одного паренька дядя. Он у нас вроде воспитателя был. Переводил иногда — русский хорошо знал, ночевал с детьми, чтобы не боялись. Вот он и говорит:

— Тот мужик-то, что детей отдал, помер. Теперь этой бабы отец — шаман большой, их забрать хочет. Говорит, во сне видел, будто ребятам худо, и помер их отец.

Ну, думаю, зачем их отпускать. В шаманской семье будут жить, кроме того, здесь и питание получше, и в тепле. Велел я той женщине уезжать. Сказал, что детей не отпущу.

Ну, проходит дня два, приезжает старик один. Пришел ко мне гостевать. По-русски говорит маленько. Держится гордо. Посидел час, потом говорит:

— Я, — говорит, — родня ребятам, у которых отец умер. Хочу их забрать.

— Не надо забирать, — объясняю я. — Мы хотим их грамоте научить, культурными людьми сделать.

— Ладно, — говорит, — только я хочу с ними увидеться.

— Иди, — говорю, — никто этого не запрещает. Кончится урок — и смотри сколько угодно.

Ушел. Взял с собой собаку — и прямо в школу. Мне из окна все видно, что на улице делается. Хотел сначала его остановить, сказать, чтобы собаку в дом не тащил, а потом раздумал: обидишь его еще. Пробыл он там с час, вышел и уехал. Смотрю — наш старик ко мне идет. Вошел, лица на нем нет.

— Чего, — говорю, — такой? Будто от волков бегал.

— Шибко худое дело, — говорит.

— Какое худое дело?

— Нгадя помрет сегодня (Нгадя — это парнишка из тех, что сироты остались. Другого-то Сырыйко звали).

— Почему помрет? — спрашиваю.

— Шаман сказал.

— Откуда шаман знать может? — спрашиваю его. — Какую ты глупость говоришь. Шаман, он, как наши попы, вам всякую глупость в голову заколачивает, чтобы из вас всякое добро тянуть. Ерунда все это.

— Как не знать? — старик говорит, — он через собаку смотрел. Шаман через собаку сразу видеть может, кто помрет. Он между ее ушами глядит под ноги кому-нибудь. Если под ногами глаза увидит, значит, помрет тот человек. Его коча [болезнь] поймает. Я сам видел глаза через собачьи уши под своим сыном. Прямо горят глаза. Умер сын мой.

— Ты бы, — я ему говорю, — поменьше вина пил, тогда бы тебе черти не мерещились.

Обиделся старик. Взял палку и ушел.

Ну, поужинали мы в тот день с моей жинкой да спать легли. В полночь стучат. Смотрю — наша учительница зовет. Оделся, бегу в школу. Захожу к детям — никто не спит. Сбились к печке и сидят на полу.

— Чего, — говорю, — на кроватях не лежите?

Один, что побойчее был, отвечает:

— Все время под кроватями ходит кто-то. Это, наверное, намтаруо [духи мертвых].

Другие детишки как расплачутся — прямо беда. Один к другому прижались, за учительницу цепляются.

Я взял лампу, везде на четвереньках облазил, посветил, чтобы им показать, что никого нет — дети все-таки. А старикан наш с головешкой прибежал, по всем углам смотрит. Я его прогнал со злости. И так дети нервничают, а тут он еще со своими глупостями.

Кое-как угомонили всю ораву, положили спать и ушел я — уснули вроде. Утром прихожу в школу — беда. Нгадя заболел. Бредит, никого не узнает. То плачет, то смеется. Говорит, что его отец щекочет. Ну, думаю, задача. Теперь что случись — никто в школу детей не отдаст. Что делать? Фельдшер смотрел мальчишку, говорит, ничего определить не может. Просто нервное потрясение. Поил его разными снотворными, а они не помогают. Парнишка мечется, пугается. Другие дети тоже волнуются. Я думал, что сам с ума сойду. К вечеру малышу совсем худо стало. Мне жинка говорит:

— Слушай, Андрей, может это гипноз какой-нибудь? Внушил шаман мальчику что-нибудь? Ты привези его. Мы бы поговорили.

— Ну, что ты, — говорю. — Это же значит признать его. Потом, как ни объясняй, ему больше верить будут.

— Все равно вези, — говорит, — пусть лучше верят, чем мальчишка болеть будет.

Пилила, пилила меня всю ночь. Утром я и сам решил сходить поговорить. Позвали старика. Спрашиваю у него, где можно шамана того найти. Говорит, что близко стоит — верст десять. Можно пешком пойти. Ну, пошли. Я дорогой все думаю, как это люди могут такой ерунде верить. Вот, например, в шайтанов. Что такое ихний шайтан? Деревяшка какая-нибудь, камень, медяшка. А они кормят его, возятся, как с живым человеком. Никак понять не могу этого. Как я, например, могу какому-нибудь камню кланяться? Не могу. Наши старики тоже всяким там чудотворным иконам верят, мощам. Не лучше, чем эти идолопоклонники. Но все-таки как такая вера может возникнуть? Ну, за этими мыслями я и дороги не замечал. Шагаем мы со стариком версту за верстой. Он идет, как заведенный. Дошли до одной сопочки. Через нее перевалили. А там камней видимо-невидимо лежит. Вдруг старик останавливается, достает из мешка кусок сала оленьего и давай им камень тереть. Камень как камень. Рядом таких же валяется множество. И чего он этот камень мусолит?

— Зачем, — говорю, — камень салом мажешь?

— Однако шайтан, — говорит.

— Какой шайтан? Тут вот сколько камней валяется. Что же, все шайтаны, что ли?

Старик на меня смотрит, не понимает.

— Разве не видишь, что живой камень этот, шайтан-камень.

— Не вижу, — отвечаю. — Такой же камень, как и все. Если на всех сало тратить, самому ничего не останется.

Совсем мой старик на меня глаза выпучил:

— Чего такое, — говорит, — как ум потерял? Если собаку видишь, а рядом дрова, всегда скажешь, что собака живая, а дрова неживые. Так-то можешь отличить, а живой камень от мертвого камня не отличишь? Тебя, наверное, тоже шаман испортил.

Тут мне словно в голову ударило. Старик один камень живым считает, другой мертвым, а я нет. Не можем мы думать одинаково. Отчего он камень живым считает, не так уж важно сейчас. Может, на что-то похож этот камень, может во сне приснился. Черт его знает. А главное — сколько не толкуй ему, что камень мертвый, все равно не поймет. Человека жизнь воспитывает. Разбей я сейчас этот камень, то может и умереть старик. Потому что верит. Даже не верит, а чувствует, что живой. Вот ведь какое дело. Стало быть, убеждать без примеров — пустое. Таких, как старик, нужно перевоспитать, чтобы поняли свою глупость. А так, не поняв, чем они дышат, ломать все сразу вредно. Только забоятся люди, обособятся. Враждебно относиться будут, и все. А надо их понять. Вот тогда и толк будет.