Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Глава у моржа маленькие, тусклые, видит он совсем плохо, зато слух тонок, как у дирижера симфонического оркестра. Морда у моржа помятая, бульдожья. На льдине он неуклюж, но в воде ловок и может победить такого могучего врага, как белый медведь.

Егерь, отлавливающий моржат для зоопарка, жаловался, что, как только накинешь на белька аркан, мать просыпается и кидается на трос, пробует его перегрызть, а потом придавливает своим грузным телом — хоть плачь: в каждой маме тонны полторы. В день нашего приезда егерь был озабочен и молчалив. Неделю назад он вызвал самолет, чтобы вывезти в Москву только что пойманного резвого моржонка. Самолет обещали. А моржонок открыл загончик и сбежал. Отменять спецрейс было неудобно, а моржи, как назло, не спешили вылезать на Блоссом. Раньше их было хоть пруд пруди, а теперь куда меньше: то ли пароходы распугали, то ли выбили в прежние годы.

Сейчас звериное царство Врангеля охраняют два егеря. Они берегут птичьи базары, ограничивают отстрел моржей, беспощадно штрафуют за белых медведей.

В ноябре со льдов океана выходят на северный берег острова отяжелевшие белые медведицы. Они поднимаются на высокие горы, так что позади у них остается океан, а впереди — пустынная тундра Академии. Медведицы роют берлоги в глубоком, утрамбованном ветрами снегу. Иногда берлоги тянутся цепями, метрах в шести — десяти одна от другой. Весной с появлением солнышка медведица выбирается из снежного логова и по глянцевому насту спускается к морю. За ней катятся медвежата. Медведица долго стоит на прибрежных камнях, втягивая ноздрями запах океана. Там, во льдах, охотится на доверчивых нерп ее супруг. Потом она прыгает в полынью и плывет, вытянув над водой длинную белую голову. Медвежата топчутся на берегу. Мать рычит, размягченно и ласково, приглашая их вместе наслаждаться океаном. Но они испуганно жмутся друг к другу. Тогда медведица вылезает, берет малышей за загривок и насильно окунает их в воду. Остров Врангеля — одно из немногих мест на земле, где рождаются белые медведи.

Егери гордятся своей профессией. Они охраняют колыбель, незащищенный вход в царство зверья.

Ниже Ушаковского, у самой бухты, на длинной темной косе лежит поселок полярников. Над чистенькими стандартными домиками ветряк и мачты антенн. У берега засели стамухи — старые льдины, причудливые, как изделия искусного стеклодува.

Пожилой, расторопный человек в стеганке и потрепанной ушанке (мы приняли его за завхоза) на вопрос, как устроиться с жильем, замялся, как и подобает хозяйственникам: дескать, места нет, но вот спальные мешки найдутся, и питаться можно в столовой «полярки», тем паче, что больше и негде. Потом он представился: «Зайцев, начальник полярной станции».

Вечером мы сидели в уютной квартирке Николая Константиновича и листали хозяйственные книги — точнейшие, копейка в копейку, отчеты о каждом дне «полярки». Было тепло и тихо. Скатерть на круглом столике, уютный диван, коврик на полу, коврик на стене. Что-то напоминала эта комната. Пожалуй, квартиру Гутниковых в Лорино. И здесь видна была привычка хозяина везде располагаться основательно. Николай Константинович был поглощен доходно-расходной книгой, ломал голову насчет угля и мяса. Зашли две женщины, рассказали вполголоса о глупой какой-то ссоре, попросили вмешаться. Зайцев слушал их с участием, волновался, переспрашивал, будто от этого зависела судьба знаменитой арктической станции.

Хотелось порасспросить Николая Константиновича о пургах, полярной тоске, о чем-нибудь лондоновском, мужском. Но при взгляде на деловитое лицо и аккуратные с проседью височки просто язык не поворачивался.

— А вот мы сейчас чаечку, чаечку, — хлопотал хозяин. — А потом и на боковую. Вам я раскладушечку в кабинете поставлю, а молодой человек вон там, на диванчике…

Утром на метеоплощадке парень, жмурясь, снимал показания термометра, гелиографа и еще каких-то мудрых приборов. Парень был удивительной внешности: громадного роста, огненно-рыжий, с солнечной бородой и яркими, под цвет островных незабудок, глазами. Звали красавца Иван Стойко. Он пятый год в Арктике, сразу после ЛАУ, Ленинградского арктического училища. Сначала зимовал на острове Четырехстолбовом, а теперь уже второй год зимует на Врангеле. Иван — старший техник метеостанции. Он охотно объяснил нам, что зимой здесь теплее северный ветер, что удобнее всего следить за ледовой обстановкой с крыши вон того домика в Ушаковском и что Врангель передает синоптические сводки через каждые три часа, а климатические — через восемь.

— А ночью тоже снимаете показания приборов?

— Само собой.

— А если пурга?

— Так тут рядом.

— А медведи?

— Они редко. Этой зимой только один раз и был. Открываю дверь — на метеоплощадку идти, а он тут как тут, лежит себе поперек тропинки. Все бы ничего, да на площадку уже Витька ушел, пойдет обратно — будет дело. Я схватил топор — и в топтыгина. Заревел он и ушел, обиделся. Потом еще целый день вон там, на припае, лежал, лапу вылизывал. Видно, повредил я ему…

Иван вполне может ходить на медведя как хаживали раньше — с одной рогатиной. Он знает свою силищу и немного стесняется этой силищи и неуемной своей красоты.

Кроме метеогруппы на «полярке» две смены аэрологов. В полдень, полночь и шесть тридцать утра в небо стартует радиозонд. На запуск уходит три часа. Три часа утром, три днем, три ночью — сутки раздроблены на кусочки, аэрологам, конечно, тяжело.

В высоком сарае самодовольно пыжится огромный пузырь. Его придерживает у земли небольшая чугунная гирька. Прозрачная груша все наливается: по шлангу течет водород. Груша тоскует и рвется, ей уже не терпится в небе. Приходит чернявый, меланхоличный паренек, давно и принципиально не стриженный. Это Юра Космынин. По-моему, он просто давно не получал писем. Отсюда и весь нигилизм. Юра привешивает к зонду миниатюрный передатчик. Потом вдвоем с механиком они хватают летучую грушу и стремглав бегут на волю. Гирька валяется на земле. Шар уносится в небо. Тает, тает, совсем не видно. Мы стайкой направляемся в лабораторию. Там, за пультом следящего устройства дежурный ловит мышиный писк, робкие пи-пи-пи. Шар докладывает — графиками и цифрами, — какая температура в воздушных слоях, каково направление ветра и вообще чего можно ждать от погоды.

Врангель — аккуратный наблюдатель, придиры в Ленинградском институте Арктики ставят за его сообщения «отлично».

Вечером мы возвращаемся домой. Николай Константинович, примостясь у стола, пишет что-то в клеенчатую тетрадь.

Странно на душе, когда читаешь чужой дневник, да еще написанный на забытом людьми и богом островке, вроде острова Жохова, среди долгой полярной ночи.