Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Звездный жил разгрузкой. Метеорологи, работники разных служб, усталые, с воспаленными глазами, раздраженные и возбужденные, заскакивали изредка в столовую, глотали наскоро жидкий чай и мчались обратно на берег.

На гальке, черной от масла и угля, еще дымились остатки костра для «Астрахани». «Астрахань» выгрузила уголь и ушла. А дальше, за батареями ящиков и бочек, поднимался до неба жирной копотью костер. Не подойти — зажаришься. Это ориентир для «Комсомольска». Его стройное тело качается в бухте, на грузовых стрелах огни. Поодаль от костра, на бревнышке, отдыхают парни из Звездного.

— Идет!

— Подожди, рано еще. Ох, косточки мои трещат!

Темная коробочка с белым лучистым глазом отделяемся от «Комсомольска». Через четверть часа баржа налезает на берег тупым задранным носом. Со скрежетом отпадает железная челюсть, и ребята, схватив металлический трос, прыгают в гулкое, пахнущее мазутом чрево. Трактор, кряча от усталости, разворачивается прямо у нашего носа, пятится назад и рывком выдергивает с баржи тяжеловесную гроздь бочек, нанизанных ребятами на трос. Бочки гремят по гальке, что-то кричат грузчики. Костер, сожрав солярку, заметно тускнеет, ему на подмогу, жужжа, включаются прожектора. От холодного света прожекторов почему-то становится не по себе.

— Правее! Правее! Ну, куда, черт побери, куда лезешь?

Снова вязанку бочек выволакивает с баржи трактор. «Левее! Правее! Давай! Стой! Стой, тебе говорят!»

Потом парни, спотыкаясь, идут к костру ждать следующий рейс. Раз в году все островитяне становятся грузчиками. Сотни тонн груза надо принять, дотянуть до места, сохранить на год. Баржа оборачивается туда-обратно за час. Двадцать четыре раза в сутки, как ткацкий челнок, она снует от корабля к берегу.

У капитана «Комсомольска» глаза лунатика. Всю прошлую ночь он стоял на мостике: ветер раскачал-таки море до шторма. А тут, как торпеды, бродят льдины. Капитан сам уводил корабль от опасных ледовых атак. А утром, как обычно, вахта: двенадцать часов.

— В Сомнительную «Сибирь»-матушка провела, лед тяжелый. Спасибо, шторма разогнали. Всю дорогу штормило.

— Да, вас ждали давно.

— Вы думаете, мы не спешили? Но что поделаешь — Ледовитый…

Валит снег, трюмы прикрывают досками.

— Осторожно, братишки, трюм глубокий! — кричит стармех.

Братишки ходят по скользким ребрышкам досок, ровняют, чтобы не было щелей.

Капитан сказал с горькой усмешкой:

— Эх морюшко-море, в этом году совсем-таки не пустило домой. Пожалуй, откажешься от него…

Измотанные разгрузкой матросы, сменившись с вахты, отправлялись смотреть кино. Им навстречу из душного кинозала выходили взволнованные островитяне: смотрели «Суворова», в порядке культобмена.

А на берегу все те же парни вязали бочки тросом. Небось ладони уже в лоскутья. Не руками разгружают, а нервами, обнаженными нервными волокнами. Зато в поселке уже жарили детям свеженькую картошку.

Утром егерь пригласил нас на отлов бельков: моржи все-таки вышли на Блоссом.

Хотелось, конечно, побывать на моржовом лежбище. Но через час краснокрылый самолет уже качался над проливом Лонга.

Снаружи ледовый самолет — воинственная полярная птица. И потому сначала немного шокируют набор кастрюлек и сковородок, шкафчик, столик и плитка — все начищенное и удобное, как у домовитой хозяйки. Желтые спасательные костюмы и пробковые пояса аккуратно разложены на скамейках. Неужели хоть несколько минут можно проплавать живым в ледяной океанской воде? Но все-таки, наверное, спокойнее, когда пояса тут, желтые, как цыплята.

Через час мы приземлились на материке. Дождь, никого не принимают. Наша алая машина в одиночестве расплескивает лужи — ее принимают всегда. Жора запросил штаб морских операций: можно ли двум москвичам вылететь на ледовую разведку? Штаб молчал.

В буфете, где царила за стойкой дебелая бойкая бабенка, мы торопливо жевали печенье и пили консервированный компот. Не было ни чая, ни кофе, ни бутербродов.

— Не поспели еще! — отрезала буфетчица, глядя мне в переносицу прозрачными, наглыми глазами. Из-за ее мощного плеча выглянула краснощекая девица, улыбнулась иронически: ишь чего захотели — чаю.

— Безобразие! — вяло сказала я. — Для чего же вы тут сидите?

Не хотелось лететь на разведку с холодными абрикосами в желудке.

Пришел из пилотской Жора: штаб разрешил нам вылет.

Штурман Женя Щеглов и гидрологи сверили часы. Маршрут нашей разведки — Ледовитый океан, по меридиану, на тысячу километров к полюсу.

Гидрологи, скинув пиджаки и закатав рукава, склонились над картами. Вот Врангель, а вот тут идем мы. На карте, по океану, странные зеленые, синие, желтые пятна. Там, где мы идем, пока что белое пятно.

Толя Криницын, с нежным румянцем на тонких щеках, весь в черном, смотрит за окно, насвистывая: «Я знаю, скрыта в этом сердце тайна…»

— Паковый! — кричит он Кудрявцеву.

На карте появляется первое цветное пятно.

Я приникаю к окну. Внизу синие айсберги. Вот он какой, паковый.

— Женя, проверь широту!

Точность ледовой карты зависит от штурмана. Женя тщательно осматривает КПК-52, свое навигационное чудо. Чудо не должно ошибаться. Женя рослый, красивый брюнет лет тридцати — тридцати двух. У него красный значок — миллион километров налета. В «полярке» Женя уже лет восемь и навидался всякого: на одном моторе тянули вместе с Цыбиным пассажирский самолет от Тикси до Нижних Крестов, в торосы садился, туман вжимал в море. Жизнерадостность Жени не поколеблена, очевидно, она вообще непоколебима. А надо быть чрезвычайно жизнерадостным человеком, чтобы вот так, по пятнадцать часов в день, болтаться над морем.

— Ниже пятидесяти метров не спускаться! — кричит Жора, голова его оседлана наушниками. Для него весь мир взаимосвязан. Он уже поговорил с Певеком, выяснил, что за погодка в Нижних Крестах, каково на Шмидте.

Я залезаю под тяжелый тулуп и сплю. Сплю, очевидно, долго, потому что, когда просыпаюсь, весь самолет благоухает петрушкой и еще какими-то гастрономическими специями. Надо мной стоит Жора, непривычный без своих наушников:

— Вставай, вставай! Обед остынет, ну и соня!

Честное слово, это был удивительный суп.

— Нужда и не такому научит, — отмахивался от комплиментов Костя Борисов, — на голодный-то желудок много не налетаешь.

— Моржи! — крикнул Цыбин из кабины. — Вы ведь хотели посмотреть моржей?

По очереди с Романом мы вывешиваемся в покрытый ледяной корочкой блистер — выпуклое окно в виде полусферы. Коричневые лоснящиеся моржи панически скачут по льдине, поблескивая белыми клыками. Бултых в воду, бултых! Осталась голая льдина, грязно-коричневая. Изрядные трусы эти моржи. Самолета они, разумеется, не видят, но гул моторов вселяет в них ужас.