Пётр Мельников - Они придут завтра

21 пуд конины плюс три пуда потрохов. На каждого приходится по 20 фунтов.

Первая артель взяла себе лишь один пуд семь фунтов. Ходим к ним с Юрием Александровичем помыться в бане.

17 декабря. Встали поздно. Распределили остатки потрохов между всеми артелями, исключая первую. Взяли себе голову и ногу. Чистяков увез их в барак. Читал Ю. А. записку сотника-казака Попова об открытии им золота где-то в притоках Колымы. Нужно будет снять себе копию. Места точно не указаны, но, пожалуй, многое можно угадать. Речь, видимо, идет о притоке Колымы близ Среднеколымска (?), о реках Хонго, Сеймчан и Таскан. Упоминается месторождение слюды и какой-то необычайный водопад.

Худой, но по-прежнему неутомимый Билибин с какой-то мечтательностью и особенной взволнованностью говорил своему маленькому отряду, собравшемуся в теплом зимовье:

— Будем смотреть вперед и только вперед. Я вижу Колыму золотой, с развитой горной промышленностью. Ради этого лучезарного завтра стоит перенести и не такие лишения. И если Черский, сосланный царем в Восточную Сибирь, в свинцово-тяжкую пору верил в светлое будущее Дальнего Севера и без раздумья отдал весь свой громадный талант исследованию этого необъятного края, ставшего его могилой, то нам, советским людям, и совсем не подобает отступать. И мы не отступим! Нас не оставят в беде. Якутское правительство командировало к нам своего представителя Е. И. Владимирова для связи с якутами и эвенами. Они поймут, ради какой великой цели мы пришли сюда, и помогут нам.

Это было сказано в момент, когда конины осталось на один день.

— Начальник Царь-город зовет! Дурной гумажка пришел. Золотая Борода и Длинный Нос в Бохапче уснули… — все это Макару одним духом выпалил молодой ороч. У Макара дрогнуло сердце, но он и вида не подал, что встревожен. Быстро собрался и, полный недобрых предчувствий, заскользил к дому, в котором расположился В. А. Цареградский.

Переступив порог, Макар цепкими глазами охотника: впился в суровое лицо начальника (брови сдвинуты, взъерошенные волосы вздыблены), в дурную бумажку, лежавшую перед ним на столе.

— Садись, Макар Захарович, — пригласил Цареградский. — Вот письмо от Эрнста Бертина. Пишет: с первым отрядом случилось, вероятно, какая-то неприятность. Может, разбились о камни. Рабочие в Белогорье Демку — собаку Дуракова — сильно худую встретили. Из тайги вышла, — ободранная, израненная. Видно, от волка или рыси отбивалась, из-под медведя вырвалась. Бертин опросил охотников, орочи ответили, что не видели нючча [3] Нючча — русский. на Среднекане…

— Колыма длинная… Можно и не увидеть… — сердито ответил Макар, — Когда гумагу писал, когда получал?

— Письмо датировано 19 ноября. Ко мне из Элекчана пришло 27 ноября. Как думаешь, Макар Захарович?

Медов враждебно посмотрел на бумажку, словно в нее вселился злой дух, подул на пальцы.

— Билиба умный… Сэрэга и Степан тайгу знают. Нанимай собак. Поедем. Мясо, хлеб вези, спирт вези, палатку, печь вези.

Дул сильный северный ветер, когда 29 ноября собачий транспорт покинул Олу. Макар торопил каюров, пересаживаясь с одной нарты на другую: советовал, подсказывал. Временами собаки тонули в сугробах. Тогда каюры и Макар становились на лыжи и сами прокладывали дорогу. Позади остались первые шестьдесят километров тяжелого, изнурительного пути. Остановку устроили в небольшом овражке с редким лиственничным лесом. Спали в палатках, на утоптанном снегу, устланном ветками.

Цареградский долго не мог уснуть. «Суох, суох! Дороги нет!», «Кёр, кёр, догор! Тас бар-смотри, смотри, камень!», Кусаган, Сэрэге! Беда, Сэрэге!» Сколько раз Макар в пути кричал ему эти слова! Видно не на шутку встревожился старик. Поужинав, Цареградский проследил, как каюры кормили собак, настругали деревянных «петушков» — стружки, чтобы утром быстрее затопить печь.

Собаки, выкопан лапами в снегу ямки, свернулись в клубок, повизгивая во сне. Их заносило снегом.

Стенки и крыша палатки перестали хлопать. Ветер стихал. А снег все кружился и падал. Какое удивительное безмолвие. Как же чувствовал себя Бориска один в этой ужасной тишине, среди безлюдных и мертвых просторов?

Макар поднялся первым, заворчал на каюров. Покосился, начальник уже умывался снегом. И чего он так пристально рассматривает безбрежную тундру в подкове гор, синий лес вдали? Спросил. Начальник улыбнулся.

— Эта тундра — приподнявшееся дно большого морского залива.

«Здесь был морской залив? Зачем смеяться над стариком? Быстро попили чаю и снялись с места. Резкий студеный ветер с колючим снегом гудел где-то над головой, раскачивая кроны деревьев; нарты выбрались на реку Олу, Все почувствовали себя уютнее. Собаки без понукания летели по нартовому следу дружно, скользя, падая и с визгом вскакивая на обнаженный лед.

Перебравшись к Цареградскому, Макар с усмешкой следил за тем, как неуверенно управляет собаками большой начальник.

— Чего кричишь?.. Все равно собака не понимает. По-корякски кричи. Хак — вперед! Тах — направо! Кук — налево! Той — стой! Пот-пот-пот — кругом!

Не чувствуя твердой руки, собаки вольничали: завидев белку или услышав свистящий полет кедровки, бросались в сторону. Бесконечная лента белого снега, однообразное пение нарт усыпляли. Повернувшись спиной к встречному ветру, Макар задремал. Ему вдруг показалось, что он в море, холодные брызги обжигают лицо. Какого кита убили! Макар хочет рубить его на части, а шаман не дает — кривляется, злобно стучит в бубен:

— Мало, мне больше половины! Не дашь — нерпу отгоню, лисицу отгоню, всех зверей отгоню. Слово такое знаю. Подохнешь, собака, с голоду…

Макар не соглашается на половину. Тогда шаман выплескивает на его голову ледяную воду. Медов очнулся, вытер лицо и свалился с парты в сторону. Он сделал это вовремя, так как несколько собак уже барахтались в полынье, над которой повисли нарты с Цареградским.

— Прыгай сюда! — закричал Макар Цареградскому, кляня шамана, и злых духов, и себя за то, что задремал и не доглядел — в худых местах собаку держать, надо…

Цареградский послушно исполнял указания Макара. Собак из полыньи вытащили на снег, и они, подняв; громкий лай и ошалело отряхиваясь, снова заняли свои места в упряжке.

Река делала излучины. Чтобы сократить путь, Макар повел транспорт через тайгу, напрямик. Он молодо бежал за нартами, придерживая их, чтобы не ударялись, о деревья.

— Ногам худо будет. Нарта — туда-сюда…

Цареградский и сам понимал это и трусил за стариком, поражаясь его выносливости и проворности. Лишь когда снова выбрались на лед, суровый взгляд Макара потеплел. Усевшись на нарту, он ласково посоветовал: