Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Были и еще попытки пробраться к пещере этим коридором, но ни одна из них не увенчалась успехом: одни возвращались, увидев на полдороге какого-то «сидящего человека», а другие — страшного «черного зверя» и т. п. Рассказы эти окончательно убедили местное население, что клад в пещере, несомненно, существует, но крепко охраняется шайтаном, заклятиями и орлами. Так гласила легенда, изложенная в газете за подписью «Л. О.».

Когда в середине тридцатых годов я попал на Рангкуль, то убедился, что известная часть сведений, сообщаемых легендой, — святая правда.

Действительно над озером Рангкуль возвышается высокая доломитовая гора, одна из стен которой почти отвесно спускается в котловину Рангкуля. Действительно в верхней части этой доломитовой горы, довольно высоко, виден полукруглый вход в пещеру, а весь пол пещеры завален штабелями белых предметов, похожих на мешки или обломки белого камня (а породы в стене вокруг пещеры серого цвета). Действительно в пещере живут орлы, вернее, белоголовые сипы, и не один, а несколько. И даже при самом тщательном осмотре видно, что добраться до пещеры, особенно в лоб, очень трудно, почти невозможно. На южной стороне кряжа действительно существует вход в другую пещеру, ту самую, в которой будто бы погибли владельцы клада. И последнее, что наводило на размышления: в Рангкульском массиве, сложенном доломитизированными известняками, в самом деле много ниш и пещер, где есть и небольшие короткие ходы, и довольно длинные. И эти ходы почти совершенно не обследованы.

Почему пещера получила название «Мататаш»? Существуют разные толкования. «Таш» — это камень, а «мата́» — это такая белая материя местного производства вроде мешковины. Местные киргизы, прежде всего Мусса, считали, что пещеру называют Мататаш потому, что мешки, в которых лежат сокровища, сделаны из маты. Другие же утверждали, что первая часть названия — «мата» объясняется тем, что там, в пещере, кто-то машет матой, то есть белой материей. Это также довольно достоверно, так как взмахи огромных, снизу беловатых крыльев сипов в глубине пещеры очень напоминают размахивание материей. Особенно часто эти взмахи можно видеть в конце лета, когда птенцы сипов тренируются на месте, в гнезде, прежде чем пуститься в полет. Эти взмахи крыльев видели многие, и я тоже видел их неоднократно.

…И вот сейчас, стоя под скалой Мататаш, Мусса сказал одну интересную вещь:

— Дорога есть! Только не отсюда!

— А ты откуда знаешь?

Долгое молчание.

— А я там в пещере кииков видел. — И Мусса посмотрел вверх по склону. — Отсюда не влезешь. И сбоку не влезешь. Дороги нет. А вот с другой стороны, может быть, можно.

— С другой стороны? Как это? Да говори толком! — сказал я.

— Ход, наверное, есть, — сказал Мусса. — В пещеру откуда-то киики заходят. Я сам видел. Один раз киик был там два дня. Откуда? Куда ушел? Отсюда дороги нет. Вниз он не упал, я все время искал внизу. По стенке пройти нельзя. Может быть, с другой стороны все-таки есть ход? Из пещер. Далеко идти, но ход есть. Или раньше был. — Мусса говорил очень медленно и с неохотой, как бы думая вслух. — Может быть, и завалило? Когда я был молодой, один человек был. Он дорогу туда знал. Я был молодой, он живой был. Я поехал в Бухару в медресе, приехал — он умер. Я спрашивал: он кому-нибудь сказал дорогу? Говорят, нет. Так помер, никому не сказал. Я сам много раз искал в 1925 году, искал в 1930-м, искал в 1932-м. С той стороны пещер много. Но все ходят в большую, а через нее дороги нет. Геологи ходили искать. Знаешь Клунникова? Он ходил, другие ходили. И ничего не нашли. Где-то ход есть. Тот человек, который ходил, который умер, он богатый был. Баранов не было, кутасов не было, а был богатый. Откуда? Я думаю, у него где-то золото было спрятано. Или он в пещеру ходил? Там брал?

И Мусса задумчиво посмотрел вверх. Вообще он говорил о пещере как-то неохотно, хотя явно что-то знал.

Занятный человек был Мусса. На Памире в то время (это была середина тридцатых годов) он был единственный образованный киргиз. Он окончил медресе (духовное училище) в Бухаре и был муллой. Но вел он себя не всегда как мулла. В нем было, пожалуй, маловато солидности и много предприимчивости и любознательности, маловато жадности и много порядочности.

Мусса был человек умный и спокойный, но очень вспыльчивый. Наше с ним знакомство началось со скандала, чуть ли не с драки. Это было на стационаре Памирской экспедиции САГУ в Чечекты. У него жила тогда маленькая девочка, кажется ее звали Сарыгюль. Не то дочка, не то племянница, не то еще какая-то родня. Она заболела. В его отсутствие был вызван врач, который заподозрил аппендицит. Начальник нашей экспедиции профессор Баранов приказал немедленно везти девочку в Мургаб к врачам, и если надо, то оперировать.

Но тут появился разъяренный Мусса с громовыми цитатами из Корана. Он кричал, что только бог властен над жизнью человека, и, кому жить, кому нет, решает только он. Он, Мусса, как мулла не даст оперировать ребенка. Вгорячах Мусса забыл свой старый испытанный прием забывать русский язык в конфликтных ситуациях. Он ругался и орал, как волжский грузчик. Он кричал, что никакой Баранов не имеет права против воли родителей оперировать ребенка. Но наш Баранов был молодчага. Он дико закричал:

— Басмач! Басмач! Я сейчас прикажу расстрелять тебя за убийство ребенка! Арестовать его, в тюрьму его! Везите ребенка!

Тут он кликнул меня и еще кого-то. Ребенок на руках врача немедленно был отправлен в Мургаб. Я же, наставив незаряженную, испорченную берданку, арестовал Муссу и посадил в пустую палатку, где он просидел до вечера. Я даже и не караулил его, а завязал вход шпагатом и ушел. Вечером принес ему ужин, утром завтрак, и так три дня. А вскоре привезли из больницы здоровенькую и веселую Сарыгюль, и я, арестовавший Муссу, вдруг обрел в его лице друга. Он, видимо, и сам был до смерти рад, что я, угрожая ему незаряженной берданкой, помог спасти ребенка. Сам-то он, мулла, ведь не имел права это сделать!

Еще одна интересная черта Муссы заключалась в том, что он был не то что любопытен, а крайне любознателен. Например, он очень интересовался Рангкульской пещерой и вроде даже не из-за сокровищ, а просто из какого-то отвлеченного интереса.

В тот год, когда я приехал на Рангкуль, там работал ихтиолог Глеб Сокуров со своей группой из двух рыбаков.

Ихтиологи должны были выяснить рыбные богатства Памира. Начали они с озера-гиганта, с Каракуля, но в его горько-соленых водах, расположенных на высоте 3900 метров, рыбы не оказалось. Выяснилось, что только в устьях рек, втекающих в озеро, в незначительном количестве обитает какая-то мелкая рыбешка. Таким образом, рыба на Каракуле почти отсутствовала, видимо из-за недостатка кислорода. Водяная растительность в озере была, и летом она насыщала воды кислородом. Но вот длинной-длинной памирской зимой, когда озеро покрыто метровым слоем льда, начиналось кислородное голодание, и тогда рыба задыхалась. Мелкая рыбешка в Каракуле зимой могла уцелеть только у берегов, там, где в озере били незамерзающие ключи, вода которых насыщена кислородом.