Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Невысокие, пяти-, семиметровые яблони были буквально усыпаны плодами. И на каждой яблоне свои плоды, хоть чем-то отличающиеся от плодов соседнего дерева. Яблоки были на деревьях, яблоки были на земле, вернее, на траве, и, что самое красивое, — это целые каскады яблок в быстрых речках, плоты из яблок в два-три слоя в изредка встречавшихся заводях. Это было какое-то невероятное расточительство природы. Между яблонями яблоки везде были просто навалены, трудно было идти и не наступать на них. А наступать на них было ужасно жалко и как-то стыдно. Между яблонями росла высокая трава, ярко-зеленая и сочная, кусты шиповника, жимолости, обсыпанной ягодами, смородины. Я подошел к небольшой речке, скорее ручью, стремительно несущемуся по склону. Ручей кипел яблоками, хотя по самому берегу ручья росли в основном не яблони, а большей частью коренастые дуплистые березы.

Я сел на самом берегу ручья, выловил несколько самых привлекательных яблок и попробовал. Яблоки были хотя и небольшие, но вкусные. Вкус у них был разный и у всех немного с горчинкой. Форма и окраска самих яблок тоже очень разная. Я вынул бланк описания и стал описывать окружающий лес, его деревья, кустарники и травы.

И тут случилось нечто интересное и непредвиденное. Ветер ли, шум ли ручья или, может быть, неопытность свинки-мамы подвели ее, но она меня просто прозевала. Сидя совершенно неподвижно и описывая растительность, я оказался в самом центре стада кабанов, состоявшего из нескольких выводков. Я увидел шевеление травы и тут, и там, во многих местах, услышал громкое аппетитное чавканье и легкое полухрюканье, полуповизгиванье. Я увидел в траве быстрое мелькание коричневых спинок, уже теряющих свою полосатую детскую окраску. Это были уже не поросята, а то, что называется подсвинки. Видимо, они родились весной и сейчас уже хорошо подросли. Семейство было очень недружное, братики и сестрички все время ссорились, толкались, кусались, брыкались, хотя, казалось бы, при таком обилии корма спорить им было не о чем. Один поросенок после очередного столкновения с визгом вылетел прямо на меня, встал напротив, в метре, и стал рассматривать. Но я был каменно-неподвижен, и он постоял, посмотрел и опять кинулся сводить счеты с одним из братцев или сестриц.

Но тут на меня наткнулась мама: та уж сразу разобралась, что к чему. В ту же минуту прозвучал тревожный сигнал, и все поросята исчезли. Вот только что их было много — и вдруг сразу ни одного. Кусты трещали, колыхалась трава со всех сторон. Несколько секунд, и все затихло, только раскачивались верхушки трав.

Я собрал гербарий и тронулся выше. Начинались яблонево-кленовые леса. На высоте 2200 метров яблоня кончилась и начались кленовые рощи, разделенные широкими полянами с пятнами розариев, где господствует кокандский шиповник. Широкими куртинами растет он среди высокотравных лугов из ежи, канареечника, торона, а в отдаленной щели, довольно далеко, я увидел точеные, тонкие и стройные силуэты тянь-шаньских елей.

Уже в середине дня, сделав все описания, я покинул этот пояс и вошел в субальпику. Здесь уже не было деревьев, одни кустарники, стланики и густые зеленые, цветущие луга. К этому времени я уже вымотался. Меня пошатывало от слабости. Бессонная ночь и боли, голод — я не ел уже сутки, — да кроме всего прочего сейчас, работая, я набрал уже больше тысячи метров высоты — все это сделало свое дело, и я едва тащился.

Отсюда, с этой высоты, был прекрасно виден ясный солнечный день над Ферганской долиной. Уходили в солнечную даль, теряясь в дымке, клетки далеких хлопковых полей, едва видные поселки. А здесь надо мной, низко клубясь, шли тучи, уже задевая близкие вершины хребта. Тучи шли очень низко, слишком низко. Дело было серьезное: пахло хорошим ливнем.

Сделав описание и собрав растения в этом поясе, я еще раз огляделся кругом. Хотя солнца уже не было, удивительная красочность Ферганского хребта поражала. Огромные бело-желтые душистые грозди цветов торона, темная зелень, а порой и запоздалые фиолетовые цветки ирисов, круглые соцветия лука — и тут же куртины кокандского шиповника, жимолости, стелющиеся кусты тянь-шаньской рябины… Это было очень красиво — на ярко-зеленом фоне свежих трав яркие красные плоды и листья шиповников и рябин.

Я заложил все собранные растения в папку и с трудом взвалил ее на спину. Папка уже стала с добрый верблюжий горб и весила, по моему мнению, слишком много. Я встал, меня пошатывало, ноги гудели, но нужно было кончить работу. Нужно было набрать еще метров триста и выйти в альпийский пояс.

И в этот момент случилось новое происшествие. Оглянувшись, совсем недалеко, между густыми группами высоких трав, я увидел медведя. Я смотрел на него, он на меня. Это был молодой белокоготный медведь. Я смотрел на него, но бежать мне очень не хотелось — я ужасно устал. Медведь, видимо, думал так же, как и я, полагая, что раз он в заповеднике, то для нас лучше всего мирное сосуществование. Он посмотрел-посмотрел на меня и занялся своими делами. А я пошел наверх.

Часа полтора, а может и два, я шел эти оставшиеся метры. Оказалось, что мне нужно подняться на триста пятьдесят метров. Шел, опустив голову, и смотрел только себе под ноги, а когда поднял голову, то увидел, что прямо передо мной пересекает склон хорошая тропинка, на тропинке стоит человек и человек этот — чабан.

Что он чабан, было ясно не потому, что здесь же, по склонам, паслось стадо, а по одежде его, живописной и довольно рваной, и по большой палке, на которую он опирался, и по его манерам. Я повидал-таки чабанов на своем веку, и все они имеют какие-то общие черты, на них как бы одна печать. Зарабатывают чабаны в наше время, по имеющимся у меня сведениям, хорошо, одеты всегда тепло, удобно, живописно — но всегда с заплатами и дырами. Шик, что ли, в этом особый? Чапан может быть и бархатный, и из хорошей шерсти, но обязательно с пятнами и прорехами. И в манерах, в выражении лица у них тоже какой-то свой склад, я бы сказал, несколько созерцательный и в то же время не равнодушный, а как бы заинтересованный и философский. Этот немолодой красивый таджик тоже смотрел на меня с интересом. Мы поздоровались, и он спросил:

— Ты кто такой?

— Научный работник, — ответил я.

— Что ты делаешь?

— Да вот, растительность описываю, собираю.

— А почему по дороге не идешь, а по камням, по скалам? Ведь дорога рядом, а травы и у дороги много?

— А мне как раз и надо и скалы, и камни. Узнать, какие там растения. Это научная работа.

— Это глупая работа, — авторитетно сказал чабан. — Умный научный человек ходит по дороге, он не полезет на скалы, когда дорога рядом и возле дороги трава гораздо лучше. Даже лошади и бараны это знают, они идут по дороге и едят хорошую траву, а камни обходят.