Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Все захохотали. Уткнувшись в колени, Коля смущенно глядел в костер, потом вскочил и ушел.

— Ох, вор какой нынче нежный пошел, — скривился Счастливчик. Незадолго до этого он вернулся и бросил передо мной кошелек с живым содержимым.

На следующий день с раннего утра нас, как всегда, разбудили комары. Их было много, они, видимо, сильно проголодались во время ветра, сидя где-то в траве, и за это время наточили свои и без того острые носы.

Коли не было. Я испугался: неужели сбежал? Счастливчик усмехался. Мы быстро поели и тронулись. Опять было тихо, и можно было, как вчера, ждать таких же атак, которых даже лоси не выдерживают. Мы работали до вечера и вернулись в лагерь совершенно измученные. Коли не было. Счастливчик все усмехался.

На следующий день я уехал на базу. Перед отъездом я отозвал в сторонку четырех самых толковых ребят, дал им задание на сегодняшний и завтрашний день и сказал, чтобы они нашли Колю во что бы то ни стало, что он, конечно, не бежал, а сидит где-нибудь в кустах, но стыдится выйти.

Вечером, когда я был на базе, меня вызвали и спросили:

— У вас побег? Почему вы ничего не докладываете?

Я сказал, что это не побег. Человек выполняет мое поручение, ищет строевой лес поближе к поселку. Придет к завтрашнему вечеру.

— Ну, смотрите! — сказали мне. — Если что, отвечать будете!

Было ясно, что донес Счастливчик. Такие вот дрянные людишки в детстве мучают кошек, птичьи гнезда разоряют. А потом могут толченого стекла кому-нибудь насыпать в кашу, убить из корысти.

На следующий день я получил сообщение, что Коля вернулся и нашел хороший лес.

Самая лучшая пора здесь — это осень. Спадает душная жара, прекращаются дожди, с первыми легкими заморозками исчезают комары и мошка, которая три месяца подряд терроризировала, изводила, доводила до исступления решительно все живое. Я никак не мог понять, почему все же в тайге так мало насекомоядных птиц, которые могли бы питаться слепнями, оводами, комарами. Временами этих насекомых так много, что над лагерем, над людьми, над лошадьми колышутся столбы, клубы или целые облака насекомых. Впечатление такое, что стоишь возле работающей молотилки или веялки, из которой на тебя летит облаком мякина.

Осень ясная, она открывает долины на многие версты, и чисто безоблачное небо. С вершины сопок видно уходящую вдаль взволнованную поверхность пологих сопок, покрытых густой зеленой шерстью лиственничной тайги. Сейчас она чуть тронута осенними заморозками. И горят яркой желтизной, почти золотом, березовые и тополевые леса, лентами окаймляющие все речки и ручьи.

В конце лета и особенно осенью как по команде из-под мха появляются целые семейки, а там и стаи, и стада грибов. Их не было летом, а вот осенью они появляются по лесам в волшебном множестве. Мой друг зоолог Егоров, долго работавший в Якутии, с удивлением обнаружил, что значительную часть зимы якутские белки питаются чуть ли не одними грибами. Грибы появляются перед морозами, замерзают, и белки питаются ими всю зиму.

Осень ясна, и видно, что у вершин хребта Тукурингра, там, где он повыше, идет широкая, тоже желтая, полоса — пояс лесов из каменной березы. Они какие-то странные, эти леса из каменной березы. Сами деревья низкие, корявые, точно покореженные. Деревья далеко расставлены одно от другого, точно в парке, земля покрыта травой, в основном вейником, и летом сюда, где меньше гнуса и много травы, приходят лоси. Здесь много косуль. Здесь кипит жизнь. А еще выше начинаются кедровые стланики. Их тут немного, этих стлаников, так широко распространенных на Дальнем Востоке, но в стланиках жизни больше, чем в тайге: тут и бурундуки, и соболь, и кедровки.

Как-то осенью я сидел на самой высокой сопке уже снятого нами горного массива и в последний раз сверял почвенную и геоботаническую карту с местностью, перед тем как окончательно снять отряд. И мне думалось, что работа сделана неплохо. И что́ в ней самое интересное — это то, что каждый естественный тип леса или болота, который нами выделен, мы расцениваем уже не сам по себе, а исходя из того, во что можно его превратить. Топкое пушицевое болото у нас значилось как вейниковый луг, в каковой оно должно было превратиться после ряда культурно-технических мероприятий, и т. д. Мы выяснили, в какие сельскохозяйственные угодья можно превратить разные типы леса, разные типы болот после пожара, после вырубки.

Осенью я наконец обзавелся белками, о которых мечтал все лето. Восточносибирские, или дальневосточные, белки не похожи на европейских. Зимой они серо-голубые с великолепным густым и нежным мехом, а летом они не рыжие, а черные, и пушки у них на ушах черные и большие даже летом. У одного нашего сотрудника на зависть всем была совершенно ручная белка-хромушка. Одна лапка у нее была испорчена, и, может быть, поэтому она была необыкновенно ручная, нежная и доверчивая. Она сама шла на руки, устраивалась спать на коленях или на плече.

Мне удалось как-то заметить белку на опушке, стуком мы загнали перепуганную белку на отдельно стоящую сухую сосну. Расчистив все кругом и рассчитав и разметив, куда валить, мы начали подрубать дерево с белкой. Оно упало точно туда, куда должно было упасть, а вокруг его свалившейся кроны уже стояли двадцать молодцов, держа наготове двадцать ватников. Кинувшаяся было к лесу белка была накрыта, схвачена и, несмотря на то что она жестоко покусала несколько рук, водворена в футляр от бинокля и в нем доставлена в лагерь. Эта белка и вскоре присоединившаяся к ней вторая дожили до конца полевого сезона, «приняли участие» в обработке материалов в Светлом, а затем поехали со мной в Ленинград.

В это же осеннее время я встретился с дикушей. Дикуши — это такие крупные птицы, примерно с тетерева, прямым родственником которого они являются. Совершенно своеобразная черта дикуш — их полное непонимание опасности. Завидев человека, дикуша, сидящая на дереве, и не думает улетать, а, вытянув шею, с напряженным любопытством будет его рассматривать. Говорят, что сибирские охотничьи народы даже ловят дикушу, накидывая ей на шею петлю, привязанную к палке.

Я стрелял в дикушу с близкого расстояния, но не мог попасть. Их было три на одном дереве. После первого выстрела дикуши даже с места не сдвинулись, как сидели на ветвях, так и остались сидеть. Второй выстрел тоже не произвел на них ни малейшего впечатления. После этого, уже в азарте, я побежал за полкилометра к отряду, чтобы достать нож и вытащить из ствола гильзу, которая раздулась после выстрела и не хотела вылезать. Расковырял, вытащил, зарядил снова. Прибежал назад. Дикуши продолжали сидеть. Я еще раз выстрелил, и дикуши улетели. Я до сих пор не знаю, как это могло случиться. Может, порох был мокрый, не знаю. Но факт остается фактом, дикуши, к счастью, остались невредимыми и улетели.