Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

В этом краю, на границе Восточной Сибири с Дальним Востоком, как я уже говорил, господствует даурская лиственница. Она везде. Только на вершинах сопок у подножия лиственниц лежит ковер из кустистых белых лишайников, а по склонам сопок почва между деревьями покрыта брусникой, которой здесь осенью так много, что она окрашивает многоверстные пространства в красный цвет. Ниже по склонам опять лиственница, только уже с зеленым мхом и багульником, а внизу по дну долин, которые обычно заболочены, опять лиственница, но уже низкорослая, корявая, и земля под ней сплошь покрыта белыми болотными сфагновыми мхами. Лишь на высоких горах, на высоте тысячи метров, лиственница исчезает и ее заменяет каменная береза. Выше идет узкая полоска кедрового стланика, а еще выше гольцы — голые скалистые и щебнистые вершины сопок, покрытые горными тундрами. Но это на высоких горах.

Только узкой полоской вдоль рек, где чуть теплее, так как почвы обогреваются проточными водами, появляются другие древесные породы: чозения, ива, ольха, береза, ели и пихты, а под ними кустарники — таволга, шиповник и узенькие полоски лугов. Здесь веселее, здесь много цветов, здесь много живности, поют певчие птицы, а по отмелям, рек бегают кулики и плещутся утки.

Остальная лиственничная тайга мертва. За все лето, что мы проработали в тайге, мы только два раза издалека видели лосей, вот и все. Из мелких животных тайга богата бурундуками и лесными мышами, но и то не везде. Раза три встретили глухарей, два раза дикуш, удивительных птиц, совершенно не знающих страха. Белки встречаются, но редко. В пойменных лесах я трижды слышал посвист рябчиков, но не видел их ни разу. Можно тихо просидеть и час, и два, и три, но не услышать и не увидеть ничего живого… Редко-редко в вершинах деревьев раздается попискиванье корольков, кочующих пересвистывающейся стайкой, иногда издали донесется стук дятла, вот и все.

И для этого есть очень важная причина. Дело в том, что в тайге попросту есть нечего. Хвою лиственницы не ест никто, а ее ствол и ветви очень смолисты и не дают пищи насекомым, пока дерево живое. А нет насекомых — нет и насекомоядных птиц. На земле растут только мхи, лишайники и пахучие, но несъедобные багульники, шикша, рододендроны, а травы нет, нет корма для травоядных — и нет лося, косули, оленя. Только осенью появляется корм для зерноядных птиц — глухарей, рябчиков, тетеревов. Поэтому вся живность сосредоточена здесь вдоль русел рек, где есть лужки, или выше — в горах, в березовых лесах. По берегам рек держатся летом лоси, там есть заводи с водной растительностью, с тиной и улитками, значит, здесь можно встретить кулика и утку. Тут больше ягод — и появляется рябчик, встречается заяц.

Мы часто ругаем человека за вред, который он наносит природе, уничтожая естественную растительность, а тем самым и животных. Здесь же все наоборот. На плоских заболоченных равнинах и в широких долинах, покрытых редкой жалкой лиственницей, пусто и безжизненно, идет сплошное моховое сфагновое болото. Но если осенью, когда сухо, поджечь сфагновый покров, то на его месте образуется пушицевое болото. А если спалить потом и пушицу, то вся эта площадь покрывается высоким злаком — вейником Лангсдорфа. Эту траву и лось, и косуля едят, а на кочках поселяются утки.

Современная естественная растительность здесь не дает человеку почти ничего, кроме древесины, но человек культивацией и осушением может превратить болото в вейниковый мокрый луг-сенокос, а зеленомошный лиственничный лес — в суходольный луговой выгон.

Поэтому мы вскоре бросили искать естественные сенокосы и выгоны — их здесь не было, — но зато выяснили, что ряд типов лиственничных лесов после пожара сменяется лугами или хорошим березняком с густым травяным покровом, и мы стали искать такие типы леса. Мы уже не разочаровывались, видя пушицевые болота; мы знали, что на их месте можно получить сенокосы.

Погода, которая сначала не баловала, теперь установилась теплая, и лиственничники, сменившие свою черно-красную окраску на черно-зеленую, а потом на просто темно-зеленую, стали очень красивы. На болотах стеной поднялись вейники. Шли дожди, и стало парить. Но ручьи были чисты, прозрачны и холодны. И вода в болотах с коричневой торфяной жижей была холодна. Так было и все лето. Какая бы жара ни была, болота и реки были все лето ледяные.

Дело в том, что под небольшим слоем протаявшей почвы лежала вечная мерзлота, вечномерзлые почвы. Даже в самые сильные летние жары, копая почвенные ямы на глубине метра, натыкаешься на вечномерзлый слой. Почвы протаивали на глинах и суглинках на метр, на песках — на два-три метра, но глубже начиналась мерзлота. Из-за этого водонепроницаемого слоя мерзлоты здесь такое большое количество болот: если вода не может пройти сквозь почву в глубину, лес или луг заболачиваются.

На железной дороге, которую тут строили, сначала не знали, что делать. Мерзлота выкидывала непрерывные фокусы: полотно железной дороги то проседало, то вспучивалось. Железнодорожную насыпь обнажали от трав, чтобы земля прогревалась, чтобы загнать мерзлоту поглубже, но мерзлота местами оставалась, и полотно колебалось и плясало. Когда строили дом, то землю под ним закрывали сплошными щитами, чтобы защитить ее от наступления мерзлоты. Но дом перекашивало, одна часть фундамента уходила в раскисшую почву, другую выпирало мерзлотой, дом трескался и разрушался.

И тогда, вместо того чтобы бороться с мерзлотой, ее призвали в союзники. Полотно прикрыли торфом и дерном, чтобы оно летом сильно не прогревалась, и мерзлота вошла в полотно. Тогда полотно застыло в неподвижности, опершись на мерзлоту, как на каменный фундамент. Под домами убрали щиты, и мерзлота вошла под дома, вморозила в себя фундаменты, и дома перестали трескаться. Только в одном отношении мерзлота продолжала оставаться врагом — в отношении водоснабжения. Зимой реки и озера покрывались более чем метровым слоем льда, ручьи и маленькие речки промерзали до дна. В колодцах вода исчезала, потому что мерзлота снизу соединялась с промерзающим сверху водоносным слоем.

Но оказалось, что выход все-таки есть. Обнаружилось, что под реками, которые с поверхности одевались зимой мощным слоем льда, все же идет в глубине какой-то подрусловый поток воды, как бы подземная река. В песках, в наносах, в галечниках, подстилающих русло под замерзшей рекой, всю зиму продолжает течь этот подрусловый поток. И люди добирались до этого потока колодцами или буровыми скважинами и получали воду и для поселков, и для промышленности, и для железных дорог.