Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Дальневосточная экспедиция должна была найти земли под совхозы и колхозы вдоль строящихся железных дорог, вокруг новых городов и промышленных поселков, заводов и рудников. Мы должны были выявить земли, пригодные для сельского хозяйства, под пашни и сенокосы, леса со строевой древесиной, луга, пригодные для выпаса.

В экспедиции были гидрогеологи — воду искать, топографы, геодезисты — карты делать, геоботаники и почвоведы — оценивать земли, агрономы — составлять севообороты, строители-проектировщики — составлять планы поселков и многие другие специалисты.

В конце апреля я оказался в поезде, который шел на Восток. В наше самолетное время даже трудно себе представить это прекрасное железнодорожное путешествие, длившееся восемь суток. Нынче и поезда комфортабельнее, и идут они быстрее, но все норовят лететь самолетом. Но и тогда поезда шли уже быстро, и стремительный бег телеграфных столбов, чередование полей и таежных лесов до Урала, бесконечная тайга, и заводы, и города Сибири поражали воображение. Бесконечность просторов нашей Родины вызывала какое-то изумление и восхищение. Поезд шел и шел, днем и ночью, а кругом бежали равнины или горы, леса — березняки или лиственничники, колхозы или заводы, и все это была наша земля.

На девятый день пути от Москвы мы высадились на станции, от которой начинался наш маршрут. Невысокими плоскими сопками подходил к станции горный хребет. И вправо, и влево, и вперед, и назад — везде были сопки, покрытые тайгой, долины, тоже покрытые тайгой, а дальше опять сопки. И так на несколько тысяч километров на север, к Ледовитому океану, — тайга и тайга. И на восток, к Тихому океану, — тайга и сопки, и на запад, до Урала, — тайга и тайга. Здесь строились железные дороги, поселки, заводы. Здесь мы и должны были искать земельные массивы.

На первых же рекогносцировочных маршрутах я увидел, что в том районе, где нам предстояло работать, насколько хватал глаз, шла лиственничная тайга. Она была черно-бурая сейчас, в конце зимы, когда на лиственницах еще нет зеленых иголочек и земля под ними бурая от полегших прошлогодних трав. И везде была даурская лиственница: она росла на склонах невысокого горного хребта, который пересекали наши маршруты, она покрывала болота и долины рек. Сейчас весна только-только начиналась, и в тени деревьев и в распадках лежал снег, он был рыхлый и серый, но его еще было много.

Поселок, где была наша основная база, не был благоустроен, дома и кварталы были как попало разбросаны в долине реки. Поселок представлял собой отдельные дома, рассыпанные среди лиственничных лесов. Улицы как-то еще не сформировались, и поселок производил хаотическое впечатление кубиков, разбросанных ребенком во время игры. Казалось, что жители этого поселка как-то не были твердо оседлыми, дома у них были, но дворов, огородов, палисадников не было. Все было еще сделано на скорую руку, как придется. И в домах как-то неуютно — не то вчера приехали, не то завтра собираются уезжать.

Поселок жил в основном лесозаготовками и золотом. Прииски были не здесь, а где-то дальше на севере, а здесь уже была так называемая жилуха, то есть настоящий поселок, кое-какие магазины, промыслы и кое-какое оседлое население. На улицах были обычны золотоискатели в своих особых, специфических костюмах: в брюках, вернее шароварах, необычайной ширины, ярких косоворотках под черными пиджаками-куртками, в высоких сапогах с голенищами, спущенными на самые каблуки. На головах черные фуражки. Хозяева, у которых я поселился, хотя и работали по торговой части, но разговаривали почти исключительно на «золотые» темы, в основном о случаях неслыханного «фарта» (удачи), о новых находках, о приисках. Большой популярностью пользовались рассказы вроде такого.

— Один молодой золотоискатель все лето старался (искал). Нет и нет ничего. Осенью собирался уже поворачивать на жилуху. Пошел утром мыться. Подходит к ручью, а тут медведь, да как на него рявкнет! Золотоискатель бросил полотенце — и бежать. Прибежал в палатку, схватил ружье, отдышался, посидел, покурил, потом пошел назад — не бросать же полотенце. Нашел у самого ручья. Дай, думает, помоюсь. Стал на колени на бережку, наклонился над ручьем, глядит, а песок какой-то масляный! Зачерпнул он обеими пригоршнями песок, а тот тяжелый. Прибежал к палатке, промыл и намыл пятьсот пятьдесят граммов чистого золота.

Рассказ этот я слышал неоднократно. На месте этой находки вырастал прииск, смотря по рассказчику, то «Счастливый», то еще какой-либо. Золотоискатель мог быть и молодой, и старый, обычно друг и «кореш» рассказчика, и происходило это здесь, или в Якутии, или на Колыме, но всегда были медведь, полотенце и пятьсот пятьдесят граммов золота. Не больше и не меньше, а именно пятьсот пятьдесят.

Я и прежде сталкивался с этими больными людьми, с самодеятельными золотоискателями. Они везде одинаковые. В заповеднике Тигровая балка от деда Павло, бывшего золотоискателя, доживавшего свои дни объездчиком в заповеднике, я по-наслышался о золотом промысле. Дед Павло никогда не рассказывал о годах каторжных работ и лишений, когда ему, мывшему золото в Алтынмазаре на Памире, не везло. А ведь так было долгие годы. Но с каким смаком повествовал он о том годе, когда ему с товарищами наконец «пофартило», и они сдали столько золота, что всю зиму пьянствовали в Оше, а жили в гостинице: «Под одной кроватью, понимаешь, только белая головка, под другой красное, под третьей, понимаешь, консервы, селедочка, лучочек! И с утра, понимаешь, приходил специальный гармонист, и куда мы — туда и он. И всюду играет! И в номере, и в столовой. А в парк пойдем или по улице гуляем — мы, значит, впереди, а он, значит, сзади, и все играет!»

Эту добровольную каторгу с работой по полсуток в вечной мерзлоте многие месяцы за сомнительное счастье пьянствовать месяц-другой я еще застал здесь. Оно на глазах кончалось, это самодеятельное старательство, но еще существовало.

Мы прибыли в поселок еще в конце зимы. Голые деревья, бурые полегшие травы, снег по оврагам, распадкам и у подножия немногочисленных елей и пихт. Все мокро. Промерзшая на многие десятки, а то и сотни метров почва только-только начинала с поверхности оттаивать. Вот по такой предвесенней, чуть начинающей оттаивать тайге я и ушел в длительную рекогносцировку.

В поселке был сформирован наш отряд, там я получил и своих рабочих. Рабочие были у меня в течение лета разные, одни приходили, другие уходили, и только двое прошли со мной почти весь экспедиционный сезон. Это Коля и Счастливчик.

Коля и Счастливчик были воры, заключенные, но расконвоированные, и им еще предстояло досиживать и дорабатывать. Коля был крупный парень с белесыми волосами и бровями, добродушным круглым лицом и удивительными ярко-голубыми глазами, почти лишенными ресниц. Он с виду был, пожалуй, несколько флегматичен и мешковат, но это впечатление было неверно: когда он хотел, у него были и энергия, и быстрота, и ловкость. При первом знакомстве разговор был у нас следующий. Я спросил: