Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

С этими змеями в Ташкентском зоопарке произошел казус. Зоопарк заключил соглашение с какими-то двумя лихими парнями, чтобы они поймали сотню ядовитых змей. Через некоторое время парни вернулись и передали зоопарку положенную сотню гадюк, кобр и эф и получили причитающиеся им по договору приличные деньги. А получив, спросили:

— А еще змей не нужно?

Парням напомнили, что, согласно договору, если они поймают змей сверх плана, то они и их должны сдать в зоопарк, но уже безвозмездно.

— Так у вас есть еще змеи? — спросили их.

— Нет, нет, что вы! — ответили змееловы. — Это мы так спросили.

После этого они исчезли на несколько дней, и комната, предоставленная им на территории зоопарка, стояла запертой.

И вдруг на территории зоопарка стали обнаруживаться змеи. Кинулись к Пестинскому, но у того змеи не удирали, все змеи были на месте. А между тем змеи появлялись еще и еще. Кинулись к змееловам: дверь заперта, взломали. В комнате были два пустых ящика из-под змей, и в обоих ящиках — щели. Стало ясно, что змееловы скрыли какое-то количество змей от зоопарка и плохо упакованные змеи разбежались. Явившиеся после гулянки змееловы признались, что у них было поймано сверх плана еще восемьдесят змей и что эти-то змеи и разбежались. После этого змееловы поспешили исчезнуть.

Начался страшный переполох: в центре города по зоопарку гуляют десятки ядовитых и ядовитейших змей! Начались облавы, поиски, около половины беглецов было поймано и уничтожено. А вот другая половина исчезла в неизвестном направлении. Может быть, их не было? Может, змееловы приврали? Или змеи как-то рассосались в городе, или ушли за его пределы? Правда, рядом с зоопарком протекает Салар, стремительная река, вернее, древний большой арык, но вода в нем холодная, и вряд ли он мог явиться дорогой для змей, любящих тепло. Но факт тот, что около сорока змей исчезло. Во всяком случае укушенных не было.

У Пестинского были неприятности. Вообще этому самоотверженному змееведу не везло: вскоре его укусила змея, он лишился пальца и долго болел. Но работу со змеями не бросил. Через некоторое время его снова укусила змея, он болел и вскоре умер. А ведь он был еще совсем молодой и очень способный.

…Скоро появились наконец ирригаторы Комаров и Полозов и топограф Петрович. Среди ночи вынырнул неизвестно откуда Клунников. Они начали обследовать трассу будущего канала, потому что я сказал, что на даште земель порядочно. Я же спустился вниз с Петровичем сделать почвенную и геоботаническую карту джингалей. Мне нужно было, чтобы все мои ямы и почвенно-ботанические контуры попали на карту.

А потом опять пришлось каждый день карабкаться на дашты, когда и для них сделали карту. Клунников и Комаров утверждали, что они с рабочими проложили тропу по горному скальному склону по трассе будущего канала. Но когда я увидел эту «тропу», у меня волосы зашевелились. Мне потребовалось все самообладание, чтобы пройти хотя бы часть ее. Тропы никакой не было. Были кое-где упоры для рук и ног над скальным отвесом высотой метров триста — четыреста.

Откровенно говоря, я не люблю и боюсь высоты. И я был счастлив, что мне не нужно работать на трассе канала. Клунников, правда, кроме канала предложил еще другой вариант: пробить насквозь через гору туннель длиной восемьсот метров. Но строители впоследствии предпочли сделать канал вокруг горы. Как это они делали, я не видел, это было уже во время войны.

Мы закончили работу в Рушане в августе и пошли на Ванч, где нас ждали еще массивы для обследования.

Долина Ванча непохожа на другие долины Западного Памира. Она широкая, просторная, и она теплее, так как расположена гораздо ниже. Наш лагерь стоял у устья одного из левобережных притоков Ванча. Растительность в самой долине Ванча жалкая, пустынная, сплошь полыни и солянки. А вот в узкой долине притока, где мы стояли, и в других узких долинках — просто рай земной. Здесь раскинули свои кроны огромные орехи, много яблонь, алычи, и все деревья покрыты плодами.

В нашем лагере было оживленно и очень уютно. Зеленые деревья и высокие травы вдоль речки, густые заросли кустарников — шиповника, жимолости и смородины — по нижней части склонов. Словом, очень хорошо.

Однако ночью было беспокойно: шорохи, треск ломаемых кустарников. Сквозь звон ручья доносились пыхтение и фырканье. Но конечно, это были уже не змеи. И на том спасибо. Хотя эти ночные пришельцы ходили вокруг лагеря, фыркали, чавкали, в лагерь они не совались. По утрам на отмелях мы видели свежие следы кабанов и медведей. Но с ними у нас был нейтралитет, ни мы их, ни они нас не трогали. Все же у меня, вероятно, начался легкий «змеиный психоз», ибо все эти безобидные шорохи заставляли меня дрожать, вскакивать и ждать змеиного укуса…

Обратная дорога с Ванча в Хорог была осенней. Вдоль Пянджа ярко горели золотом тополя и ивняки. Шиповники, осыпавшие свои красные листья, стояли голые, покрытые только багровыми ягодами. Пяндж был уже не серый и не коричневый, каким он бывает в период летнего таяния снегов и ледников, и не бирюзовый и чуть мутный, каким он бывает поздней весной и ранней осенью, а ярко, ярко-синий и прозрачный. И воды в нем было гораздо меньше, чем летом. Небо часто хмурилось, перепадали дожди. Мы ехали с Ванча верхом на перекладных, меняя лошадей на каждый переход. А у меня за пазухой наконец был мой кеклик, совершенно ручной. Иногда я даже давал ему погулять и сажал себе на плечо. Кеклик сидел на плече, смотрел на горы, на Пяндж. Он уже привык ко мне и не пытался уйти.

В Хороге и Душанбе мы обработали материалы и сдали почти полный отчет с картами и цифрами. Через несколько дней я уехал. Кеклик ехал теперь не за пазухой, а в ящике. В мягком вагоне он чувствовал себя прекрасно, и весь вагон ходил кормить его и гладить. Он нередко вспрыгивал на столик у окна и с любопытством смотрел на проносящиеся виды.

Видимо, кеклик был такой же бродяга, как я, и далекие странствия его не пугали…

Я всю жизнь проработал в Таджикистане, на Памире, в горах, и только один, предвоенный, год мне довелось провести в тайге — в Сибири и на Дальнем Востоке.

На работу на Памире тогда никаких надежд не было. У Памирской биостанции штат был маленький — всего четыре человека, ирригационное управление Таджикистана в геоботанике в тот год не нуждалось. Но спрос на экспедиционных работников был велик, и вербовщики в предвесеннее время искали людей для работы во многих отдаленных районах Союза. В ту зиму, например, меня усиленно сманивали в тундру, но я как-то боялся ее пустоты и холода. Предлагали ехать в пустыню, в Каракумы, но и это было для меня малозаманчиво: я в пустыне работал немного в 1931 году, но не «заразился» ею. Наконец, мне предложили работу в Переселенческом управлении, и я пошел туда и стал старшим геоботаником Дальневосточной экспедиции.