Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

От Хорога до Рушана обычно ходят два дня с ночевкой в Сохчарве, расстояние здесь небольшое — шестьдесят километров. Я доехал до Сохчарва на наемной лошади, здесь мне должны были дать другую, но ее не было. Поэтому утром, когда стало чуть светать, я двинулся к ближайшей горной щели посмотреть и пособирать растения.

По узкой крутой щели я быстро шел все вверх и вверх вдоль чистого, звонкого ручья, и, когда солнце вышло из-за гор и осветило этот склон, я был уже довольно высоко. И вот тут, быстро вывернувшись по тропинке из-за крутого поворота, я неожиданно напоролся на снежного барса. Ирбис лежал на плоской скале над тропой, наверное грелся на солнышке после прохладной ночи. От меня до этой скалы было метров восемь, барс лежал метра на два выше меня. Как раз расстояние для хорошего прыжка.

При моем появлении он вскочил и застыл. Я тоже встал как вкопанный. Барс стоял совершенно неподвижно, и только кончик хвоста у него чуть подергивался. А я и вовсе боялся шелохнуться. Наконец он с размаху прянул большим прыжком вкось и понесся от меня по склону. А я повернулся и сломя голову бросился бежать вниз по тропе. Так мы и разбежались с ним в противоположные стороны со всей доступной для нас скоростью.

На следующий день я был в Рушане. Кишлак Рушан, или, как его называли в старое время, Калаи-Вомар, очень велик. Он занимает пойменную террасу и плоские конусы выноса по правобережью широкого Пянджа. На левобережье уже Афганистан. Кишлак, то суживаясь, то расширяясь в зависимости от ширины террасы, идет вдоль долины на много километров. В восточной, верхней части кишлака, недалеко от Пянджа, возвышаются стены старой Вомарской крепости. Когда-то они были высотой с четырехэтажный дом, но постепенно разрушились. Не знаю, существуют ли они сейчас.

Весь кишлак Калаи-Вомар — сплошной сад. Здесь раскинули свои ветви великолепные орехи, много урюка, но больше всего тутовника. Тутовник много веков составлял основную пищу местного населения. Под тутовником всегда расстилался ровный, густой травяной газон. За ним следили, и он был ухожен лучше любого футбольного поля. На этот газон падали ягоды, их тщательно собирали и сушили. Именно тутовник, а не пшеница и не ячмень, которых здесь было очень немного, являлся основным средством питания памирских таджиков.

Но земли и здесь, и по всему Западному Памиру всегда было катастрофически мало, только узкие полоски поймы вдоль реки да небольшие террасы по склонам гор. Но террас было немного, а над узкими долинами — крутые склоны, осыпи скал. По сведениям областного земельного управления, в это время на одну таджикскую семью (а семья эта была обычно большая, неделенная и насчитывала человек двадцать — тридцать) приходился очень маленький участок земли — и под усадьбу, и под сад, и под посевы. Как можно было жить и кормиться с этой площади, уму непостижимо.

Наша экспедиция и была предназначена для того, чтобы изыскать новые площади земель, пригодных для орошения.

В Калаи-Вомаре такими землями, которые могли быть пригодны для освоения, были Вомарские джингали и Барзуд-Дерзудские дашты.

Вомарские джингали представляли собой заросли облепихи, джиды, ивы, тополей, шиповников и жимолости, переплетенные лианами. Они совершенно оправдывали свое название: ведь «джингали» — это чуть измененное индийское слово «джунгли». Густые и колючие, сплошь переплетенные ломоносом, эти заросли были большей частью просто непроходимы: представьте себе самую частую колючую изгородь, только высотой метра четыре-пять и площадью десять — пятнадцать квадратных километров! Джингали занимали низкую пойменную террасу, и летом их частично заливало водой, когда Пяндж во время таяния снегов и ледников выходил из берегов. Здесь были маленькие пруды и озерки, заросшие камышом и тростником, которые наполнялись водой летом и осенью, а зимой пересыхали. Уток и куликов на них было великое множество. Это были чудесные уголки, хотя комаров там было ужас сколько.

Еще недавно здесь водились кабаны, которые ходили и вверх по Пянджу и вниз, много было и фазанов. Один местный старик рассказывал, что в дни его молодости здесь дважды осенью появлялся тигр, но ненадолго: кабанов, из-за которых он приходил, здесь было, видимо, не так уж много. Тигр съедал излишки и уходил вниз по Пянджу.

Несмотря на страшный земельный голод, джингали не использовались под посевы, ибо уровень грунтовых вод в них был высок, а почва в значительной части засолена.

Вот эти джингали и нужно было мне обследовать. Какие почвы пригодны для земледелия, какие нет? Что с ними делать: осушать, поливать или промывать засоленные почвы? Нужно было составить почвенную и геоботаническую карту джингалей, подсчитать площади разных типов земель. Но карты-основы у меня еще не было, ее должны были сделать топографы. Приходилось пока делать глазомерную съемку и копать почвенные ямы, чтобы потом перенести на основу все, что сделано.

Я нашел рабочих — копать ямы и мальчишку — таскать гербарий и образцы. Свою палатку я поставил недалеко от дороги, в саду у родителей мальчишки, который у меня работал. Но мне было скучно и тоскливо одному. И вдруг я узнал, что недалеко отсюда стоят геологи. Я обрадовался, бросил все дела и пошел к ним.

Когда я пришел, под деревьями вокруг разостланного брезента, который изображал стол, сидели человек пятнадцать и завтракали. С некоторым удивлением они воззрились на меня. Я немного смутился, но тут одно лицо показалось мне знакомым. Мучительно покопавшись в памяти, я сказал:

— Здравствуйте, Павел Петрович!

— Здравствуйте, — как-то замедленно, видимо также копаясь в своей памяти, ответил он.

Это был известный геолог из Таджикско-Памирской экспедиции Горбунова Павел Петрович Чуенко, приятель Клунникова, неоднократно бывавший у нас в Чечекты. Приподнявшись, он подал мне руку и вдруг вспомнил:

— А! Вы из барановской экспедиции?

— Так точно, из барановской. Я Станюкович.

— Садитесь с нами завтракать.

— Вы думаете, я буду отказываться? Ни в коем случае. С удовольствием, Павел Петрович, — и я пошел вокруг брезента, пожимая всем руки.

Тут я заметил еще одну знакомую физиономию. Это был Вадим Постржигач, которого я встречал неоднократно и в Хороге, и в Мургабе. Вадим, радостно подняв брови, улыбался до ушей. У Вадима были две особенности — он хорошо улыбался, а еще лучше угощал.

Павел Петрович пригласил меня к обеду и предложил мне, чтобы я не скучал, перебросить свою палатку к ним поближе. И я поставил свою палатку рядом с кибиткой, в которой был склад геологической базы и где царствовал Вадим.

Оказалось, что Павел Петрович возглавляет теперь кварцевую экспедицию, которая работала на Язгулеме и Ванче, и базу, которой командовал Вадим. На следующий день Чуенко ушел с караваном в какой-то отряд.