Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Мы вернулись в обсерваторию, завтракали и болтали, сидя в кают-компании, когда снаружи раздался зов:

— Идите смотреть! Летят!

— Кто летит? — спросил я.

— Увидишь, — ответил Борис.

Мы вышли. День был все такой же ясный и солнечный. На солнце было просто тепло, мягкий, даже теплый ветер ровно и спокойно тянул откуда-то с юга-запада вниз по течению ледника. И в струях этого ветра над этой ледяной рекой, обрамленной ледяными стенами, плыли, неторопливо перепархивая и уносясь вниз, к концу ледника, сотни, тысячи бабочек. Они летели мимо нас непрерывно часа три. Бабочек несло ветром откуда-то с Ванча, через перевал Кашалаяк, несло вниз, к концу ледника, а мы как зачарованные смотрели и смотрели им вслед.

— Так каждый год, — сказал Борис, — по нескольку дней, точно перелет какой-то. Летят и летят, даже дико смотреть: кругом снег, а они летят.

Два дня я просматривал материалы наблюдений за ледником. Многие данные говорили о том, что Памир непрерывно поднимается, поэтому важно было установить, что же делается с ледником Федченко. Сокращается ли он? Выходило, что сокращается. Но почему? С какого времени? С какой скоростью?

В середине второго дня вернулся караван. Моя бедная Кульджа не несла, как я опасался, тяжелые арчовые бревна. На ней восседал сам Султан.

— Ну, Кирилл, юрга (иноходец)! Ну, юрга! — говорил Султан. — Продай! Ну продай! Что хочешь дам, — и он тряс головой.

Но я и сам в лошадях понимал не меньше Султана. Продать Кульджу мог только сумасшедший.

Ночевали мы в Чертовом гробу, а на следующий вечер, уже были в Алтынмазаре.

После дневки мы тронулись назад, на Каракуль, через Каинды. Саукдару перешли хорошо, потому что не торопились и пришли на переправу, когда была самая малая вода. Кроме того, я накануне тщательно осмотрел брод и точно рассчитал, где и как надо идти.

…А на тропе, когда наш караван уже подтягивался к тому лагерю, где мы прежде ночевали, я опять, в который уже раз, увидел е г о следы. Большие и широкие, почти как у человека, только с когтями, а большой палец был такой же длины, как остальные, то есть все пальцы были одинаковые.

А на повороте, за который я выскочил, идя быстрым шагом впереди каравана, я увидел во второй раз и его самого.

Он был большой, совершенно черный, только с белым пятном на груди, точно с белым галстуком. Морда широкая, с круглыми большими ушами, как у всех гималайских медведей. Видел я его на этот раз очень близко, шагов за тридцать, и легко мог бы стрелять, но, конечно, не стал. Я только свистнул, и он унесся с третьей космической скоростью.

Больше я его не видел. Несомненно, что это его чуяли лошади и собаки в лагере на Каинды и что это наше появление на Каинды согнало его вниз и заставило внизу маяться. В гору пойдет — люди ходят за дровами, на Баландкиик пойдет — крик… Насилу он вернулся к себе на Каинды.

Все зоологи категорически утверждают, что на Памире гималайского медведя нет и не было. Но что мне делать, если я его дважды видел? Видел близко и совершенно ясно. Видел, бегущим, видел идущим, видел стоящим и даже на задних лапах видел. Кому же мне верить: себе или зоологам?

В старом лагере мы неожиданно увидели Лиса, живого, здорового и с раздутым брюхом. Не иначе как сурка сожрал, негодник. Он, потягиваясь, встал и не торопясь пошел к нам здороваться.

Памирская экспедиция Среднеазиатского государственного университета работала с 1933 по 1938 год. Она много сделала для изучения природы Памира, выяснила его растениеводческие ресурсы, площади пастбищ, запасы рыбы в озерах, исследовала флору и фауну. Но примерно с 1937 года экспедиция стала сворачивать свою работу, а с 1 января 1938 года весь ее состав был распущен, остались только растениеводы, сотрудники Памирской биостанции, организованной П. А. Барановым в Чечекты.

Поэтому на вторую половину 1937 года меня временно отдали в экспедицию ирригационного управления Таджикистана. Там был нужен геоботаник. И я пошел по бартангским оврингам искать и обследовать земельные массивы для орошения, которых на Памире мало и которые очень нужны. До весны 1938 года я обрабатывал памирские материалы в Ботаническом институте в Ленинграде, а весной получил телеграмму Таджикского ирригационного управления (ИРУ) с приглашением в новую памирскую экспедицию, которую оно организовало на это лето.

Я кое-как наскреб деньжат, только-только на дорогу, и выехал в Душанбе. На перегоне Ташкент — Душанбе, хотя была еще только весна, стояла адская жара, и поэтому со мной случилась глупая история. Я пошел мыться в туалет, наклонился к раковине, и вдруг у меня хлынула кровь из носа, хлынула струей. И никак я не мог ее унять. Я перепугался и выскочил из туалета, заливая кровью не только рубашку, но и брюки и пол в коридоре. Переполох среди пассажиров начался ужасный, все посчитали, что меня порезали или совсем зарезали. Я отлежался на лавке, и кровь унялась. Но когда я, переодевшись, отправился мыть окровавленную рубашку и опять наклонился к раковине, все повторилось, и я, не выстирав первой рубашки, залил кровью вторую. Соседи-пассажиры уже не пугались и не удивлялись. Остаток дня я пролежал на лавке, не привлекая к себе особого внимания и участия. Выручила меня соседка по вагону. Выяснив, что третьей рубашки у меня нет, а стирать я не могу, она спасла меня — забрала одну рубашку и вымыла ее.

На следующий день мы прибыли в Душанбе. Я вышел на перрон. Жара была уже в полную силу. От сильной потери крови и от голода голова у меня кружилась. Рубашка моя, несмотря на стирку, была в пятнах, в кармане у меня был один рубль. Я вышел на привокзальную площадь, выпил на весь рубль воды с сиропом и подумал: «Ну и что же я буду делать?»

И точно в ответ на этот вопрос человек, который шел навстречу через площадь, вдруг подал мне руку и сказал:

— Приехал? Вот и хорошо.

В ту же минуту он закричал:

— Бежим! — и понесся рысью через вокзальную площадь.

Я затрусил за ним, ничего не понимая.

Только очутившись в машине, стоявшей на противоположной стороне площади, я понял, что встретил Анатолия Комарова, главного инженера ирригационного управления, с которым я в прошлом году ходил по Бартангу. И что мы поймали такси, которых в Душанбе очень мало. И что с работой, то есть с экспедицией, все в порядке и что он везет меня к себе, следовательно, скоро меня будут кормить. Это последнее меня очень обрадовало, потому что я уже около суток ничего не ел.

В управлении я заполнил всякие анкеты и написал заявление, но мне сказали, что зачислить меня в экспедицию не могут, потому что у меня не хватает некоторых документов, которые я должен был получить в Ленинграде. Теперь пошлют запрос в Ленинград, и, вот когда придет ответ, меня зачислят. Таким образом, я был осужден на ожидание и безденежье. Несколько дней я прожил у Комарова, затем у ирригатора Владимира Никифоровича Полозова. Меня кормили, поили и водили в гости и в цирк. В душанбинском цирке шел чемпионат по французской борьбе.