Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Уразали я нашел, и он обещал сейчас же ехать в Чечекты и постараться изловить или изгнать незваного гостя.

Выехав из Мургаба, наш газик переехал по мосту через Оксу, поднялся по дороге, выбитой в крутом склоне, на высокую надпойменную террасу и по крутому спуску нырнул в каньон Карасу. Карасу, приток Оксу, течет в глубоком каньоне, проложенном рекой в речных и ледниковых отложениях. Это самое низкое место на всем Восточном Памире и, кроме того, защищенное от ветров отвесными стенами каньона, поэтому это и самое теплое место. По дну долинки растут кусты ивы метра три-четыре высотой, тростник и другие крупные травы. По-киргизски это урочище называется Джамантал, что значит «плохой, скверный тальник». Конечно, по сравнению с густыми зарослями ивняка где-нибудь в среднегорьях этот тал, может быть, и «джаман» (плохой). Но по сравнению со всей остальной территорией Восточного Памира, где только ветер свистит в камнях и никаких кустов нет, в Джамантале, где слышен шорох ветра в листве, этот тал «джюда якши» (очень хороший).

Быстро пролетев по Джаманталу, наша машина не пошла по Памирскому тракту, поворачивавшему на запад, а выехала на наезженный автомобильный след, ведущий прямо на юг.

Мы мчались по широким, типично восточнопамирским долинам, разделенным невысокими, но довольно крутыми хребтами, по руслам высохших рек, где вода бывает только в середине лета, по такырам, где только весной собирается вода и стоит огромной мелкой лужей несколько дней. Нужно сказать, что на такырах вода бывает очень недолго. Вода здесь мгновенно высыхает, и после нее остается ровная, как бильярдный стол, площадь с глинистой растрескавшейся поверхностью. На этой глинистой поверхности не растет ничего, и по ней можно гнать автомобиль с любой скоростью.

Так Коля и поступил, и вскоре кончились широкие сухие долины с невысокими хребтиками. И хотя эти хребтики по правобережью долины реки Гурумды невысоки, очертания их удивительно резки и красивы. Где-то в этих горах, по словам Клунникова, находится древнее капище, где стоят каменные статуи богов и лежит куча приношений у ног их. Но где оно, это капище? Клунников мне, когда мы были с ним здесь до войны, точно не сказал, а неопределенно махнул рукой в эту сторону. А потом была война, с которой он не вернулся… Среди современного киргизского населения слухи об этом капище бродят, но где оно, тоже никто не знает. Знали, видимо, только те, кто жил тут до войны. По правде сказать, никто поисками этого капища толком не занимался.

Вскоре показался Джартыгумбез — большая группа могильников. Рядом с ними в берегах и в узкой долине реки Истык бьют горячие ключи. И вот что интересно: здесь, на высоте свыше четырех тысяч метров, у источников растет тростник.

Я уже говорил, что распространение тростника на Памире — пример несогласованности современного распространения растений с современными климатическими условиями. Тростник встречается в долинах реки Оксу и ее притоков, например по Джаманталу, примерно до высоты 3600 метров. Выше на протяжении ста пятидесяти — двухсот километров его нет. Но здесь, на Истыке, притоке Оксу, он снова появляется и растет возле теплых источников Джартыгумбеза уже на высоте 4200 метров, и в Кызылработе по Оксу он тоже появляется, опять же у теплых источников, на высоте четырех тысяч метров. Возникает вопрос: каким образом попал на такие высоты тростник, растение, размножающееся исключительно вегетативно — корневищами?

Можно предполагать, что тростник проник сюда вдоль рек, когда климатические условия здесь были несравненно мягче и тростник мог расти не только у теплых источников, но и вдоль всей поймы Оксу и ее притока Истыка.

Конечно, исчезновение некоторых растений на Памире можно объяснить и деятельностью человека. Так, например, человек во многих местах Памира истребляет кустарники на топливо. В долине Аличура в начале тридцатых годов можно было встретить стелющиеся ивы. Сейчас их там нет. А вот в юго-восточном районе Памира, в горном массиве Акташ, на высоте около четырех тысяч метров, и сейчас встречаются некоторые кустарники: кашгарский барбарис, шиповник. Растут они в самых теплых, закрытых щелках, выходящих на юг; и вот они-то явно вымирают на наших глазах, причем не по вине человека, а сами, ибо как топливо они интереса не представляют и человек их не трогает.

Миновав Джартыгумбез, мы выскочили на луга у подножия перевала Кукджигит, и тут что-то коричневое, большое, сидевшее на кочке как-то странно метнулось и исчезло. Сурок? Но это был не сурок, что-то другое копошилось между кочек. Мы выскочили из машины и побежали — кто с ледорубом, кто с фотоаппаратом. В болоте среди кочек бился молодой беркут. Он выскакивал на кочку и расправлял крылья, наклонялся, но, вместо того чтобы после этого взлететь, падал между кочками. Ранен? Болен? Оказывается, просто обжора. Рядом между кочками валялись клочья шерсти, лапа и хвост сурка. Весь остальной сурок находился в зобу у беркута. Мы накинули на него ватник, связали ноги и запихнули в мешок, оставив открытой только голову. Так, в спеленатом виде, со связанными ногами, он и совершил, лежа у меня на коленях, всю дорогу на Зоркуль и обратно в Чечекты, на биостанцию.

Интересно, что после того, как его поймали, он в сущности совершенно не сопротивлялся, не пытался вцепиться в меня когтями, а лапы у него страшные. Пятисантиметровые острые когти украшают его пальцы, а в верхней части лапы имеют толщину человеческой руки и наделены чудовищной силой. Ведь беркут догоняет лисицу и даже молодого волка, хватает их одной лапой за морду, а другой за крестец и ломает им позвоночник. Клюв беркута наносит поистине страшные раны, он просто режет как ножом. Удар его клюва вырывает полосу мяса с кожей и шерстью сантиметров десять длиной и пять-шесть глубиной. Но против нас он даже не пытался применить ни свои лапы, ни клюв, он как-то сразу смирился. Несколько дней он лежал у меня на коленях, и, хотя всю дорогу я держал его за шею, он, конечно, мог бы улучить момент и клюнуть меня. Но он ни разу не пытался это сделать. Почему? Может, он понял, что сопротивляться бесполезно? Иди, может, не считает человека своим смертельным врагом?

За месяц до этой поездки на Рангкуле Ульджачи при мне свалил издалека архара. Мы не торопились к нему, и первым подоспел к архару расторопный беркут. Когда мы, всего через несколько минут, подошли, то у архара нога и бок оказались уже сильно исклеваны, а из бока архара были вырваны целые куски мяса.

Белоголовые сипы, обладающие еще более мощным клювом, чем беркут, таких страшных ударов нанести не могут. Но ведь это не хищники, не охотники, а поедатели падали. Сипы неповоротливы, сами почти не охотятся, а питаются за счет других охотников. К таким пожирателям падали относится и живущий на Памире гриф-бородач. Белоголовые сипы, или джору, как их называют киргизы, — это огромные, мощные птицы с размахом крыльев два — два с половиной метра. Голова и шея у них голые, морщинистые и достаточно противные, а маховые перья в крыльях снизу какого-то желто-розового цвета. Так что летящий сип, которого мы видим снизу, желто-розовый, а сидящий, которого мы видим сбоку, коричневый.