Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Мой хозяин явно соображал лучше меня. Пока я с недоумением смотрел и думал, что же случилось, он вскочил, бросился к двери и, споткнувшись на середине комнаты от нового толчка, выбежал на улицу. В этот момент я увидел нечто не совсем обычное: угол нашей комнаты вдруг бесшумно раскрылся, и в нем от пола до потолка образовалась вертикальная щель. Щель открылась только на секунду и сразу закрылась, но я успел увидеть в ней полоску синего неба, ветку дерева и кусочек дальней горы.

Только тогда наконец сообразив, в чем дело, я кинулся к двери. В дверях пол еще раз слегка качнулся, я ткнулся плечом в косяк, неловко, боком, перепрыгнул порог и очутился на улице. Шагах в десяти от дома стоял мой хозяин-землемер.

— Ну что же вы! — сказал он желчно, но спокойно. — Трясет же. Завалить может.

В поселке царила суета, стояла пыль и раздавались женские вопли. Прочь от домов, от центральной улицы бежали женщины, крича и таща детей на руках, за руки или призывая их. Некоторые жители, видимо еще менее догадливые, чем я, только еще выскакивали из домов, волоча детей или вещи. Те, которые выскочили первыми, уже успели отбежать от домов довольно далеко, ближе к горам, и смотрели на свои дома.

Наш дом, как и другие, был поврежден. Его непрочные стены, сложенные из необожженного кирпича, во многих направлениях пересекали трещины, а кое-где из стен вывалились целые куски. Но только взглянув на горы, поднимающиеся в километре от нас за ровной надпойменной террасой, на которой расположен поселок, я по-настоящему понял, что́ происходит.

По склонам гор над Хаитом растягивались пылевые хвосты. Могучие камнепады, грохот которых я услышал почему-то только сейчас, катились по склонам гор и по наклонным щелям на нас, вниз, в долину.

Я мысленно прикинул расстояние от этих камнепадов до поселка и, подумав: «Не дойдут», — нырнул обратно в дом.

— Постой! Постой же! — так же неторопливо и желчно сказал хозяин. — Ну куда ты, сумасшедший?!

Я быстро вскочил в комнату, схватил фотоаппарат, выскочил и побежал за сады к горам. Там на некотором безопасном расстоянии от домов столпились испуганные обитатели поселка, напряженно смотревшие то на пылевые хвосты, поднимающиеся над камнепадами, то на свои разрушающиеся жилища.

Толчки, хотя и не сильные, все продолжались, женщины метались, вскрикивали, мужчины мрачно молчали, растерянно оглядывались и прислушивались. Видно, каждый думал, что делать, и не знал. Я не понимал этой нервозности. Мне она казалась необоснованной. Только уже после я понял, что здешние жители — достаточно частые свидетели землетрясений. Здесь от отцов к детям передаются рассказы о прошлых землетрясениях, о разрушениях и жертвах. Поэтому только я, свежий человек, не пугался, считал, что, выскочив из здания на открытое место, я уже в безопасности, а рушащиеся дома были не мои…

Чтобы успокоить окружающих, я как «представитель науки» высказал уверенность, что теперь-то опасаться нечего, что самым сильным бывает первый удар, а следующие уже слабее. Окружающие выслушали меня и чуть успокоились. Но только я успел высказаться, как откуда-то снизу прокатился тяжелый подземный гул, и все затряслось по-настоящему сильно. Я слышал сухой неприятный дробный стук над головой — это стучали друг о друга ветви деревьев, верхушки у них плясали.

И еще странное, непривычное ощущение: внизу с земли точно мехами в брюки вдувался горячий воздух. Почва колыхалась под ногами, по ней шли небольшие волны, и над почвой, как-то странно переливаясь, кипела пыль. Это сжимались и разжимались трещины в почве — они-то и пыхали мне снизу в брюки горячим воздухом.

Я хотел сфотографировать обвалы, опять рванувшиеся вниз по склону гор, но меня покачивало, я никак не мог найти устойчивое положение, чтобы навести аппарат. Я попытался опереться спиной о ствол дерева, но дерево неожиданно коварно ударило меня вдоль спины, и, оглушенный этим сильным ударом вдоль позвоночника, я отлетел на несколько шагов.

Через полминуты снимать стало уже невозможно: быстро поднявшаяся пыль закрыла и дальние горы, и близлежащие поля, и деревья. Все погрузилось во мглу. Последнее, что́ мы увидели после этого толчка, — как вдали, где-то выше по долине Ярхичболо, километров за пять — восемь, мгновенно вырос огромный, высотой два-три километра, желтый пылевой гриб. Он заполнил всю долину до вершин гор и бугром медленно поднимался к облакам. Чуть позже донесся тяжелый грохот. Только на следующий день мне довелось увидеть, что там наделал обвал.

Когда толчки затихли, я огляделся. Около нашего дома стоял хозяин и рассматривал что-то лежащее на земле. Это была наша дверь, она вывалилась из стены вместе с косяком. В других домах было не лучше: в соседнем отвалился кусок стены, чуть дальше провалилась вся крыша. В нашем конце поселка жертв не было, и, когда толчки прекратились, люди несколько успокоились, но никто ничем не мог и не хотел заниматься. Поправлять стены или окна большинство считало преждевременным и, вытащив на улицу, подальше от домов, наиболее нужные и ценные вещи, стало там устраивать подобие жилья. Вынесли столы, кровати, стулья, сделали навесы от солнца, вместо стен поставили ширмы, повесили простыни. В домах находиться боялись, вскакивали в дом бегом, хватали, что нужно, и, выскочив, облегченно вздыхали.

Большинство людей отправилось в центр поселка к райсовету узнать новости и, конечно, поделиться чувствами, сообщить о своих впечатлениях.

Я тоже пошел. Райсовет был сравнительно мало поврежден. Вокруг толпились люди. Я услышал, что обвалом засыпан целый кишлак неподалеку. Это, видимо, произошло именно тогда, когда мы увидели, как пыль поднялась выше гребня хребта при последнем толчке. Говорили, что почти все здания районного центра повреждены. Но настроение было спокойное.

Потом толпа замолчала. Все смотрели на дорогу и молчали. По дороге быстрым шагом шла лошадь с двумя всадниками. Впереди в седле сидел человек с полуседой бородой. Его лицо было очень спокойно и очень серьезно. Сзади него на крупе лошади, обняв его руками, ехал совершенно голый мальчик лет четырнадцати, очевидно сын. Его голова неестественно болталась — то падала на спину отца, то откидывалась назад, — и вдруг я с ужасом заметил, что руки юноши, обнимавшие отца, не держатся за него. Кисти рук были связаны перед грудью отца. Мальчик был мертв.

Отца что-то спросили, он остановился, голова юноши закинулась назад, отец поправил ее, осторожно взяв за затылок, и что-то тихо отвечал спрашивавшим, потом тронул лошадь и опять быстрым шагом поехал дальше. Его лицо было все так же неподвижно и серьезно.

Мальчик утонул, купаясь в реке, от волны, поднятой толчком. Отец вез его хоронить домой в кишлак.