Адам Водницкий - Провансальский триптих

Разумеется, жандармерия начала расследование, чтобы установить виновных в происшествии. 18 августа на место катастрофы прибыли представители прокуратуры из Нима. В прессе сообщалось о древесине, изъеденной жуками-короедами, о трухлявых досках, неправильной сборке, но все это было мало похоже на истинную причину. Впрочем, следствие никому не предъявило обвинений, и дело закрыли.

В отличие от рассказа доктора Жан-Поля Рабани — где, кроме описания драматических событий, содержалось еще множество подробностей: фамилии пострадавших, социальное и имущественное положение жертв, размер выплаченной компенсации, затраты на госпитализацию и похороны, указы муниципального совета Фурка и Арля, — рассказ отца Анджея был краток. Мне показалось, что, слушая его, я отчетливо улавливаю францисканскую жалость к животному — косвенному виновнику трагедии, а также куда менее заметное восхищение ловкостью, решительностью и отвагой быка, позволившим ему переплыть две большие реки, избежать облавы и, проделав долгий путь, отыскать свое пастбище.

Возвращаясь поздним вечером домой по висячему мосту на Малой Роне — образцу инженерного искусства начала века, — я слез с велосипеда, чтобы рассмотреть столь красочно описанные доктором Рабани место переправы быка через реку и его встречу с несчастной лошадью сторожа перед домиком охранника дамбы Сестье. Домика уже не было. В зарослях у подножия дамбы из земли выглядывали словно бы опаленные пожаром остатки фундамента, торчали две-три трухлявые балки, под ногами хрустели какие-то черепки (возможно, от керамических горшков), валялось несколько кирпичей — вот и все, что осталось от чьей-то некогда теплившейся здесь, жизни.

Как же быстро пропадают следы человеческого присутствия — земля поглощает их, впитывает, будто заживляя рану…

Сам берег реки, заросший черной ольхой и ясенем, был почти недоступен; рядом, в гуще лозняка, бересклета и бузины, пели соловьи. Казалось, весь этот уголок, подсвеченный каким-то неземным зеленоватым сиянием, дрожит от их пения. Со всех сторон неслись трели и щелканье необычайной чистоты и силы, повисая в воздухе, будто крохотные осколки магического кристалла, в которых отражается майское небо.

Если в прежних соловьиных концертах чувствовалось что-то похожее на спонтанные выступления под открытым небом народных артистов-виртуозов, исполняющих музыку в жанре estampie [189] Эстампи, или эстампида ( франц. ) — жанр средневековой вокальной и инструментальной музыки, преимущественно танцевального характера. с ее специфической каденцией, то музыка, которую я услышал на берегах Малой Роны, определенно была близка к весьма изысканной (при соблюдении строгих правил темпа, динамики, артикуляции) музыке придворной, что невольно приводило на память виртуозные canso провансальских трубадуров.

Я лежал на дамбе, глядя в небо, где одна за другой загорались звезды. Над рекой поднимался туман, одуряюще пахли травы — мята, донник, чабрец, по мосту изредка, тарахтя на стыках плит, проезжали машины; время на мгновение остановилось, как это бывает, когда боги, выйдя из укрытия, ладонями закрывают нам, простым смертным, глаза, дозволяя поверить, что мы способны понять смысл и суть гармонии или, по крайней мере, разглядеть в темноте их далекий отблеск.

Пораженный и восхищенный, я слушал соловьиные дуэты, трио, квартеты, и откуда-то из дальних уголков памяти возвращались строфы Марии Французской [190] Мария Французская — французская поэтесса конца XII-начала XIII в. и великого сына этой земли, трубадура Бернарта де Вентадорна:

Над деревьями за рекой вставала луна, вечерние краски расплывались в тумане, отчего все явное виделось смутно, становилось мягче и нежнее, будто мир менял мажорную тональность на минорную, а меня, казалось, допустили к участию в неком тайном обряде, или, говоря словами Малькольма Лаури, позволили «на краткий час узреть то, чего никогда не было и не может быть, узреть олицетворение нашего счастья, хотя лучше бы даже в глубине души не помышлять о нем» [192] М. Лаури. «У подножия вулкана». Перевод Виктора Хинкиса. .

Реки рождаются неведомо как и неведомо где. Упадет на землю капля из тающего ледника или посреди равнины забьет родник, и потечет ручеек, то прячась в сухой листве, в болотных травах, то появляясь вновь; потом он соединится с другим ручейком, иногда уходя под землю, чтобы вынырнуть через несколько километров — шире и глубже прежнего; порой, когда лето жарче обычного, от зноя ручей высыхает, превращается в ожерелье из луж, нанизанных на нитку воды между камнями. Рано или поздно у него появляется название — не всегда удачное, словно бы еще не уверенное в себе, на пробу; окончательное он обретет лишь где-то дальше, когда в нем впервые, как в зеркале, отразятся весенние облака, а в прибрежных кустах вечером защелкают-засвистят соловьи. Потом в него вольются другие ручьи, и местность по берегам, похожая (если смотреть с высоты птичьего полета или со спутника) на огромный, изъеденный шелкопрядами лист тутового дерева, превратится в филигранное серебряное изделие.