Адам Водницкий - Провансальский триптих

Он бывал счастлив, когда я давал ему в руки какую-нибудь книгу <���…> Вздыхал, прижимал ее к сердцу, шепотом повторял фамилию автора.

Несколько веков дом одиноко простоял на откосе, заросший бурьяном, с пустыми глазницами окон, но, поскольку постройка была солидная, сохранился до сравнительно недавнего времени.

А когда-то в окнах горел свет, мелькали тени, слышны были голоса, смех, лай собаки; летними ночами на веранде горели свечи в канделябрах, а в кресле с высокой спинкой сидел человек в расстегнутом кафтане с книгой на коленях либо гусиным пером в руке. Проходившие мимо крестьяне и жители городка иногда видели, как он, в большой шляпе, с каким-нибудь садовым инструментом, трудится бок о бок со старым слугой в одном из двух прилегающих к дому садов, или под вечер встречали его, идущего с удочкой по берегу Copra.

Теперь мое оружие, — писал он Джованни Колонне, — сеть и верша, сплетенная из гибких побегов лозняка, что пропускает воду, но рыбе тюрьма, откуда ей никоим способом не выбраться. С недавних пор я превратился в рыбака, вместо меча ношу изогнутые крючки, на которые надевается коварная приманка, гибкое копье и маленький трезубец, каковой уже умею рыбе в спину всадить, перед тем, как оглушить ее камнем.

Петрарку можно было встретить на крутой каменистой тропе, ведущей в замок Филиппа де Кабассоля, его близкого друга и покровителя, регента и канцлера Неаполитанского королевства, епископа Кавайона и Марселя, кардинала-епископа епархии Сабина. Поэт поднимался медленно, опираясь на палку с острым наконечником, часто сопутствуемый собакой, которая бежала впереди, распугивая ящериц; время от времени он останавливался, чтобы посмотреть на раскинувшуюся у его ног долину. Из замка не раз возвращался поздней ночью, после ужина и ученого диспута; осторожно спускался по тропинке в сопровождении слуги епископа, который шел впереди, держа высоко над головой горящую лучину или фонарь.

Видели его и в городке. Будучи человеком набожным, он в воскресенье, вместе со слугой, непременно присутствовал на мессе в церкви, деньги на постройку которой — как гласит легенда — дал святой Веран Кавайонский.

Отступим, однако, назад. 1326 год. Молодой флорентинец (сегодня мы бы сказали: европеец) Франческо Петрарка, изучавший юриспруденцию в Монпелье и Болонье, поселяется в Авиньоне, столице папства.

Там я уже начал приобретать известность, и видные люди начали искать моего знакомства, — почему, я, признаюсь, теперь не знаю и дивлюсь тому, но тогда я не удивлялся этому, так как, по обычаю молодости, считал себя вполне достойным всякой почести.

И действительно: перед ним распахнулись все двери, карьера, казалось, была обеспечена. В 1330 году он поступил на службу к кардиналу Джованни Колонне, одному из самых влиятельных сановников в окружении папы Иоанна XXII, и несколько лет исполнял обязанности его секретаря и советника по правовым вопросам.

6 апреля 1327 года, в Великую пятницу, произошло событие, оказавшее огромное влияние на дальнейшую судьбу Франческо Петрарки. На утренней мессе в церкви Святой Клары двадцатитрехлетний поэт (заметим, уже принявший сан) впервые увидел девятнадцатилетнюю Лауру де Новес, уже два года как супругу Гуго де Сада, влиятельного вельможи, viguier [203] На юге Франции — земский судья, прево, вигье ( франц. ). Авиньона. Когда по окончании мессы, ошеломленный, в полуобморочном состоянии, Франческо вышел из церкви, ему уже было ясно, что вспыхнувшее чувство никогда не погаснет. След этого озарения можно найти в сонете 61 ( Canzoniere ), написанном годы спустя в Воклюзе:

Однако в тот незабываемый день случилось еще нечто, показавшееся Петрарке знаком небес, пророческим посланием судьбы. Произошло длившееся три часа полное затмение Солнца: на небе появились звезды, толпы заполонили улицы, площадь перед папским дворцом, мост Святого Бенезе, люди взбирались на крыши домов, на деревья… Так память о необычайной встрече навсегда связалась с воспоминанием о божественном знаке.

Лаура! Одно имя завораживало поэта. Сколько в нем таилось значений, сколько оттенков, сколько обещаний: тут и латинское aurum — золото, и итальянское l’aura — дуновение ветра, и итальянское lauro — лавр или, лучше, лавровый венок — высочайшая награда поэту, ну и наконец, отсылка к известному по «Метаморфозам» Овидия мифу о нимфе Дафне и преследующем ее боге поэзии Аполлоне.

А как выглядела Лаура? Как выглядел Франческо? Нам знакомы их лица. Они смотрят на нас с многочисленных портретов, медальонов, фресок, барельефов — живописных, графических, скульптурных изображений XIV–XIX веков. Основой для всех или почти всех послужили два двойных портрета, написанных в Авиньоне в 1336 году, когда Лауре было двадцать восемь лет, а Франческо — тридцать два.

В тот год в Авиньон по приглашению папы Бенедикта XII прибыл Симоне Мартини [205] Симоне Мартини (1284–1344) — итальянский художник, представитель сиенской школы живописи. , который должен был украсить живописью папский дворец, а заодно, по поручению кардинала Джакомо Стефанески, расписать фресками притвор церкви Нотр-Дам-де-Дом. Тогда Франческо и попросил художника сделать два портрета: Лауры и свой. Мартини просьбу исполнил, мастерски — по мнению современников — передав сходство с моделями; к сожалению, оба изображения пропали при невыясненных обстоятельствах. Говорят, правда, что портрет Лауры сохранился и находится в коллекции семьи де Сад, чьи представители по авиньонской линии (то есть прямые потомки Лауры) живы по сей день; впрочем, вряд ли можно было столько веков успешно его прятать.

Второе изображение, вызывающее множество сомнений и споров, находится в неаполитанской церкви Санта Мария Инкороната, построенной в 1360–1373 годах. На фреске свода, представляющей Семь таинств, в сцене венчания специалисты узнают Роберта Анжуйского и королеву Джованну, а в сцене крещения — Петрарку и Лауру. Возможно, художнику были известны их портреты авторства Симоне Мартини.

Никто сегодня не может ответить на вопрос, почему судьба свела вместе эту легендарную пару только на произведениях художников или в поэтических строфах. В жизни они никогда не встречались. Ни разу поэт не коснулся руки Возлюбленной, ни разу не попытался ее увидеть. Можно предположить — хотя в это трудно поверить, — что Лаура даже не знала о великой любви к ней поэта. Она была высокородной дамой, а он — всего лишь сыном флорентийского нотариуса.