Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

Мы идем к стоянке, где ждет нас бомбардировщик, давно не видевший неба, впрочем, как и его экипаж. Нас пятеро: я, капитан Фирсов, командир этого музейного экспоната; штурман, Борис Семенович Иванов, или просто Семеныч, мы уже давно летаем в одном экипаже, точнее сказать летали, еще тогда, при Советском Союзе; бортмеханик, Иван Петрович Васильев, он тоже из нас, из советских офицеров, из нашего старого экипажа; помощник командира, или, как называют в военной авиации эту должность, правый пилот (в гражданской авиации его называют вторым пилотом), Володя Татаренко, этот окончил летное училище уже во времена «незалежной», назначен к нам в экипаж, но летать вместе до сих пор не приходилось, еще бортстрелок, Коля Зинченко, сержант срочной службы, он уже из того поколения, что начало обучение в украинской школе, их учили другой истории, его ничуть не смущает то, что условный противник в нашей игре — Россия. Вообще-то, должен был бы быть еще один член экипажа, в задней кабине всегда летали два человека — бортрадист и командир огня, то есть, стрелок, но при нынешней ситуации отцы-командиры решили, что это уже лишнее, потому экипаж наш оказался в несколько сокращенном составе.

Мы идем по бетонке, идем молча, все хмурые, кроме сержанта Коли, тот просто сияет, еще бы, первый раз в жизни ему придется подняться в небо, так и рвется в бой. Вот и наш самолет, техник докладывает о готовности машины к полету, давно, давно не слышал я этого доклада. Техник из старых, из наших советских, я ему доверяю, но, как положено, обхожу самолет, выполняю предполетный осмотр. Так требует инструкция, но это нечто большее, чем выполнение пункта инструкции, это своеобразный ритуал, нужно поздороваться со своей машиной, коснуться рукой металла, побеседовать с ней мысленно, установить контакт. Летчик и самолет — это одно целое, одно существо, техника в авиации называется материальной частью, сам металл еще не самолет, это лишь его материальная составляющая, и только вместе с экипажем, который поднимает его в воздух, его душой, он становится самолетом. Мы надеваем парашюты и занимаем свои места, готовимся к запуску двигателей.

Из кабины штурмана доносится ворчание Семеныча, настраивающего навигационное оборудование:

— Ну вот, дожились, теперь уж с Россией воюем!

— Да ведь это просто учения, — отозвался правый пилот Володя.

— А для чего вообще учения проводят, ты не думал? — ответил Иван Петрович, бортмеханик, — учимся-то мы чему?

— Учимся воевать.

— Вот то-то и оно, вероятный противник — этот тот, с кем с наиболее высокой вероятностью воевать придется.

— Неужели, Россия, действительно, когда-нибудь нападет на Украину? С трудом верится в это, что, России нужна война? — Володя был в некотором недоумении, он учился еще в советские времена, хотя, окончил школу и поступил в летное училище уже после распада СССР, война с Россией для него казалась такой же неестественной, как и для нас, бывших советских офицеров. — Или война нужна Украине?

— Украине война, уж точно, не нужна, — отозвался из своей кабины Семеныч, — ну сам посуди, с кем может воевать такая армия? Для учений этих единственный бомбардировщик нашли, да то, взлетит ли? — еще вопрос.

— Взлетим, Семеныч, не каркай, — проворчал бортмеханик, ты лучше позаботься, чтобы долетели туда, куда надо. Кому война нужна? Да Западу, кому же еще, учения-то с НАТО проводим.

— Но Россия и НАТО тоже, вроде бы как, не враги теперь, социализма нет, холодная война закончилась, в России тоже капитализм, оснований для вражды нет.

— Вот именно, «вроде бы как», — вмешался я в разговор, — Запад всегда считал Россию врагом, еще со времен язычества, христианство навязали именно для того, чтобы подмять под себя Русь, но и тут Россия пошла своим путем, а потом кто только не пытался нас завоевать.

— А при чем тут христианство, товарищ командир? — удивился правый пилот.

— Думаешь, религия придумана для того, чтобы поддерживать связь с Богом? Религия — это инструмент управления массами, на Руси была своя вера, языческая, навязали христианство, чтобы подчинить Западу, но Русь не пошла под католиков, как Польша, стало быть, управление ей Запад потерял. Капитализм, социализм — не в этом суть, Западу нужны ресурсы России, завоевать Россию — кишка тонка, пока Русь едина — ее не победить. Как говорили древние римляне, разделяй и властвуй, вот и пытаются разделить славянский мир. Сперва Польшу откололи от нас, а ведь тоже, братья-славяне, теперь хотят отколоть Украину и Белоруссию, Гитлер говорил, что Россию можно победить тогда, когда украинцы и белорусы забудут о том, что они русские. Вот эту политику и проводят сейчас на Украине, ты на нашего сержанта посмотри — вот результат, это поколение уже не считает, что мы один народ.

Хорошо, что он нас не слышит, а то бы до истерики дошло, пока двигатели не были запущены, мы могли разговаривать, не пользуясь СПУ, самолетным переговорным устройством, и стрелок-радист в задней кабине слышать наш разговор не мог.

— Америка теряет свое лидерство в мире, — сказал Иван Петрович, бортмеханик, — несмотря на поражение в девяностых, Россия набирает силу, а Западу это не нравится, чтобы обрушить Россию, нужна война. Америка привыкла чужими руками воевать, война между Россией и Украиной ее вполне устраивает, потом пожар войны перебросится в Европу, и США одним махом расправиться со своими конкурентами — и с Россией, и с Европой.

— Ладно, ребята, будем запускаться, — сказал я, одевая шлемофон, — все готовы? — спросил я уже, нажав кнопку СПУ.

— Штурман готов.

— Правый готов.

— Бортмеханик готов.

— Стрелок-радист готовый.

— Тогда, Семеныч, зачитай карту, и будем движки запускать.

Штурман зачитал карту контрольных проверок перед запуском двигателей, такие проверки выполняются на каждом этапе полета, все ли включено, все ли настроено, самолет — сложная система, на память надеяться не положено.

Ровный нарастающий гул запускающегося и выходящего на режим двигателя наполнил пространство кабины, стрелки приборов сдвинулись с нулевой отметки, показывая температуру, давление, обороты.

— Левый запущен, параметры в норме, — сообщил бортмеханик.

— Запуск правого.

Вот и правый мотор запущен.

Низкие, тяжелые облака повисли над самой землей, окутав ее одеялом из серой, грязной ваты. Огни взлетной полосы уходят вдаль и растворяются в тумане за занавесью мелкого, косого дождя. Наш бомбардировщик катится по рулежке, слегка покачиваясь на стыках плит. Перед самой взлетной полосой, на предварительном старте, я нажал тормоза, остановив тяжелую машину в ожидании разрешения занять исполнительный старт и взлетать. В наушниках звучат давно забытые команды руководителя полетов, я запросил разрешение и стал ждать ответа, но ответа не последовало.