Кей Чорнук - Прогулки с Вольфом

Вы только взгляните на искусство Лаки, оцените ее перфекционизм. Единственная причина, почему она будет плакать, — недостроенный дом. Она плачет из-за разочарования. Я сужу по кроссвордам. Лаки начала разгадывать кроссворды давно, когда у меня были проблемы. Она совершенно искренне признается в том, что кроссворды были единственным, что держало ее разум в норме. Она билась над ними, чтобы расслабиться, чтобы заниматься чем-то, что не имеет никакого отношения к остальному миру.

Лаки всегда говорила, что если собираешься что-то сделать, то делай это хорошо. Человек сам должен направить свои максимальные усилия в меру своих способностей. Нельзя сказать, что кто-то другой заставлял вас делать то, чего вы не хотели делать. Мы сами несем ответственность за свои собственные дела. Поэтому я согласен с тем, что я отвечаю за все сделанное и не сделанное, о чем приходится сожалеть. Я также верю, что Бог никогда не дремлет. Наверное, он уже услышал все мои оправдания.

В нашей семье царит разнообразие — тут и баптисты, и адвентисты, и молчаливые квакеры. Но мы люди сообщества — все мы. Гиндоны — мы всегда такими были. Смех — большая часть нас. Мы смеемся так, что готовы ко всяким неожиданностям. У моего отца было колоссальное чувство юмора. Он многому научил меня на своем примере и понимании. Не думаю, что я был столь же талантлив, как отец, но кое-что я узнал. Я узнал, что нужно быть очень осторожным, когда дети малы. Вы должны следить за тем, что вы говорите и делаете, потому что если они узнают, что вы сказали им ложь, вам придется туго. Доверие восстановить очень трудно.

Я также полагаю, что это даже хорошо, что мы думаем неодинаково и делаем все по-разному. Хорошо, что у Лаки есть свои интересы, что она сильная творческая личность. Хорошо, чтобы кто-то нажал на тормоза, а то я опять убегу в лес, все время размышляя о заповеднике, о защите дикой природы и о том, как лучше управлять всем этим. Без идей и влияния Лаки я бы увидел меньше того, что вокруг меня, и меньше думал бы о себе.

«Я горжусь нашей семьей. Я горжусь каждым из моих домочадцев. Не думаю, что успех дел в общине — это целиком моя заслуга. Но я уверяю, что заслуга Лаки заключается в том, что она пережила все взлеты и падения этих пятидесяти семи лет вместе. И я благодарен, что моя счастливая звезда все еще сияет».

Семья Гиндонов в 1994 г.: Лаки, Альберто, Томас, Хелена, Карлос, Бенито, Рикардо, Антонио, Мелоди, внучка Наоми Солано, Вольф. И зашедшая в гости паукообразная обезьянка.

«Люди часто говорят, что надо срезать угол. Ага, это то, чем я занимался в этих лесах все годы. Говоришь: „срезать“, а на самом деле получается самый сложный способ, как добраться до места. Одна из наиболее важных аксиом геометрии — и я очень серьезно к ней отношусь — сообщает нам, что кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая. Это очевидно, когда вы смотрите на карту. Однако так бывает, что срезая угол, ты тратишь больше времени. Но ведь нужно же еще и наслаждаться лесами, растущими между дорогами и тропами, по которым идут нормальные люди. Даже если заблудишься — не страшно. В конце концов, это все твой опыт, твой личный опыт».

В возрасте десяти лет я осознавала, что не хочу прожить всю свою жизнью в городе, где я росла, или вообще в любом другом городе. Более того, когда я покинула эти края в позднем подростковом возрасте, я поклялась, что никогда не буду жить в густонаселенном южном Онтарио, предпочитая северные леса, скалы и глубоководные озера канадского севера. Так что с поговоркой «Никогда не говори никогда», которая так и крутится в глубине моего сознания, я согласилась написать эту книгу в моем доме в Гамильтоне, промышленном городе со множеством зданий из красного кирпича, в перенаселенном сердце южно-центрального Онтарио. Большего отличия от Монтеверде, чем Гамильтон, не найти во всем мире. Но даже здесь, в городских джунглях, если вы блуждаете по бетонным дорожкам, все равно вы увидите зеленые глаза матери-природы, сияющие сквозь туманную дымку.

Когда в 1990 году я начала переписывать эти истории с диктофона, мысль о том, что мы с Вольфом в один прекрасный день превратим эту коллекцию воспоминаний в книгу, казалась весьма амбициозной. Мы часто шутили и смеялись по этому поводу. Мы, как две бабочки, летаем по саду, порой очень близко, даже чувствуем дуновение воздуха на своих крыльях от крыл друг друга. Но мы редко оказываемся на одном листочке надолго. Вообразить, что мы могли бы быть настолько дисциплинированными, чтобы вместе написать мемуары, было бы нереально. И хотя мы смеялись над этим, но именно возможность написания книги позволила моей матери отвечать на вопросы своих друзей, чего это ее дочь ежегодно летает в Коста-Рику. Ее вера в мою способность действительно завершить эту книгу была одновременно и ободряющей и обескураживающей.

На протяжении многих лет семейство Гиндонов привыкло к тому, что я хожу за Вольфом. Хотя в начале нашего проекта был период притирания. Однажды я приехала в дом Гиндонов в поисках Вольфа, который только что вернулся из очередного похода в лес. Он привыкал говорить в черную коробочку, а я пыталась ему внушить, что не надо вести запись своего рассказа рядом с водопадом, надо пожалеть все-таки бедного транскриптора, который едва мог разобрать его голос на фоне какофонии падающей воды.

Я вошла в дом и поздоровалась с Лаки и Бенито. Они смотрели на меня с выражением, которое можно описать как нечто среднее между раздражением и усталостью. Я спросила, что они думают о проекте — моем и Вольфа. Они тогда посмотрели на обеденный стол. Я с интересом последовала их примеру и увидела посреди стола наш драгоценный диктофон, как будто ждущий, подобно старому репродуктору в гостиной, что сейчас вокруг него соберется семья, и все будут слушать сводки с фронта.

Бенито покачал головой и, обратившись ко мне, ответил: «Как будто нам мало, когда папа здесь, что мы слушаем его с утра до ночи. А теперь он уходит в лес с диктофоном, который вы ему дали, и разговаривает там сам с собой. Потом он приносит его домой и говорит: „Эй, вы должны это послушать“. И вот теперь мы слушаем еще и его бормотание на ленте. Кей, я думаю, что ты, наверно, разбудила зверя».

Пока я собиралась с мыслями, как на это ответить, — то ли мне извиниться, то ли выступить в защиту своей идеи — как Лаки и Бенито разразились типичным для семейства Гиндонов хохотом. Его звук для меня является такой же характерной для Монтеверде частью, как и печальный крик кетцаля или далекий крик обезьяны-ревуна. Семья Вольфа была рада мне и терпела мое вторжение в их жизнь, возможно, полагая, как полагали и мы с Вольфом, что мы никогда не сможем закончить книгу и рассказать читающей публике об их жизни.