Сергей Эйгенсон - Занимательное литературоведение

Были там все знакомые черты всех жакерий и вандей – и жуткие зверства с обеих сторон, и неумение воевать чуть подальше за околицей своего села, и восторженная надежда сразить Государство силой справедливости мужицкого дела, и детальное воспроизводство селянами под другими названиями всех структур противника, вплоть до суррогатов Чеки. Были они, конечно, как почти всегда и везде, побеждены Городом, но выбили-таки у Х съезда РКП(б) отмену продразверстки и введение НЭПа, хоть десять лет сколько-то сытой жизни для уцелевших.

Вместе с крестьянами взбунтовались и сибирские казаки. Если в 18-м вместе с Сибирским Атаманом Анненковым воевать в Семипалатинск и Семиречье уходило именно что активное меньшинство, за "белую идею", да многие, очевидно и по старинной казачьей традиции наездов, того, что соседи-тюрки называют "аламан", то в 21-м восстало то самое большинство, которое, как мы с вами договорились " всегда участвует в ихней борьбе по несчастью, когда не удается отвертеться ".

Истинным несчастьем, хуже всякой саранчи, была в ту пору в Западной Сибири продразверстка, дошедшая до выгребания посевного зерна. Нашему брату-горожанину понять трудно, а для потомственного земледела зерно на посев всегда было святыней покруче Богородицы. Не просто ведь личная смерть. Вымирание рода. Тут уж выбора нет: помирать под пулями карательных отрядов – или вместе с нерожденными потомками от голода. То-то и любитель детей и котят В. И. Ульянов-Ленин в специальном декрете отдельным пунктом записал, чтоб – " в целях обеспечения полного обмолота и сдачи хлебных излишков вменяется в обязанность начальнику ВОХР выполнить в срочном порядке полностью предъявленное Наркомпродом требование на вооруженную силу для Сибири в количестве 9000 штыков и 300 сабель ". Понимал – что именно нужней всего "для обмолота".

Казаки, ну, в абсолютном большинстве, наследственные конники. В восстании они образовали Сибирскую казачью дивизию Токарева. Вместе с восстанием одерживали победы – взяли город Петропавловск, вместе с ним потерпели поражение. Но восстание отступило на север, к временной столице Сургуту и последнему оплоту в заполярном Обдорске. А конники Токарева уходили на юго-восток и к середине мая 1921-го после многих потерь в числе 1200 сабель через хребет Тарбагатай прорвались к тому же Чугучаку, куда годом ранее пришли бойцы Бакича. Причем эти, возможно, по казачьей простоте, никаких переговоров с китайскими властями не вели, никаких кондиций не подписывали и оружия не сдавали. Просто перешли – и оказались в том же лагере на Эмели, где уже год живут оренбуржцы. Поступили как бы под команду Бакича, который за это немедленно произвел Токарева из подхорунжих в полковники.

Старожилы приняли пополнение и с радостью – вроде, подтверждаются надежды на то, что народ одумается, поднимется против Советов и они триумфально вернутся на родину; и с подозрением – не большевики ли это, только поссорившиеся со своими. Собственно, ведь и самих оренбуржцев с их декларациями о Власти Свободного Труда и воспоминаниями об Учредительном собрании, другие, к примеру, анненковцы или барон Унгерн, считают за полукрасных.

Как сложились бы отношения в лагере дальше – можно гадать, но времени для этого судьба не отвела. Давно тянувшиеся переговоры приграничных китайских властей с командованием Туркестанского фронта о решении "беженской проблемы" быстро закончились соглашением. Было оговорено – докуда по Китаю могут заходить красные части в охоте за эмигрантами, то, что китайцы постараются внутрь страны "бело-русских" не пустить, что хлебом и рисом, как и гужевым транспортом, операцию полностью обеспечивает синцзянская администрация, а патронами красное командование.

И самое главное – что сразу же после разгрома белобандитов добрые красноармейцы незамедлительно покидают пределы дружественной Китайской республики и возвращаются к себе в РСФСР вместе со своим медом и со своим ядом.

Сначала городские власти Чугучака развесили объявления о том, что в связи с заключением договора о дружбе между Китайской и Российской республиками беженцы могут беспрепятственно возвращаться на Родину, где власти советские гарантируют им личную и имущественную неприкосновенность. В общем, что " ТЕПЕРЬ НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ЧЕЛОВЕКА С РУЖЬЕМ ". А буквально через неделю после прихода токаревцев, 24 мая 1921 года, советские люди с ружьями в количестве примерно пехотной бригады пересекли границу, заняли город, а к вечеру и брошенный белыми беженский лагерь.

Все его жители плюс те, кто успел покинуть Чугучак перед приходом большевиков, всего около восьми с половиной тысяч человек, ушли на восток в стороны, противоположную границе с Советской Россией. Оружие было примерно у тысячи, все остальное – уже год лежит под китайскими печатями именно в занятом нынче преследователями городе. Впрочем, почти половина спасающихся в любом случае небоеспособны. Это женщины, дети, калеки. Жутким зрелищем видится эта оборванная толпа из 2007 года. Вроде массовых сцен европейского или американского исторического триллера в стиле "вшивого средневековья". Прямо на восток, на Урумчи, внутрь страны, им прорваться не удалось. Дорогу перехватили китайцы и красные. Беженцам пришлось уходить на северо-восток через бесплодные пески и горные кручи, в направлении, примерно параллельном границе и будущей (через 8 лет) трассе Турксиба. Им пытались перекрыть и эту дорогу, но, судя по воспоминаниям уцелевших участников похода, конная атака фактически безоружных, зато "с гиканьем и свистом", заставила красноармейцев отступить и пропустить этот "железный поток".

Три дня они шли по совершенно бесплодным пескам в режиме, близком к "сухой голодовке". Практически, это был еще один "голодный поход", как полтора года назад на пути в Семиречье. Многие не дошли. И в воспоминаниях выживших, как и о прошлом голодном переходе, все время встречаются неустранимые намеки на случаи людоедства и трупоедства.

Теперь путь преградили река Кобук и красный пехотный батальон, пришедший из Зайсана через границу. Вот цитата из мемуаров одного из участников похода, взял я ее, правда, не прямо из мемуаров, а из книги Ганина:

— Измученные, голодные, в большинстве вооруженные камнями, оглоблями и чем попало, мы бросились в атаку на красных. Все шло хорошо до тех пор, пока мы не дошли до окопов противника, где у красных началось было замешательство… Но, увидев нас вплотную безоружными, красные пришли в себя и бросились в контратаку.

— Товарищи! Они безоружны, бейте их! — кричали их комиссары.

Нам пришлось отступить, неся потери. Пять раз ходили затем в атаку, но все безуспешно. В 9 часов утра мы посадили половину участников боя на лошадей, которых выпрягли из обоза, и пошли в атаку в шестой раз… На этот раз, испугав красных обходом, мы сбили их и опрокинули в реку. В реке их потонуло более половины. Остатки их преследовались нами верст десять, пока у голодных и усталых людей хватало силы бежать за противником. Многие из нас, добежав до реки, бросились к ней, прильнули к воде и пили ее до потери сознания, не обращая внимания ни на что… У красных было взято много винтовок, патронов, хлеб и другие съестные припасы.