Джеймс Кервуд - Всемирный следопыт, 1927 № 04

Заложив уши назад, он помчался на север. Все дальше и дальше к северу, к северу, к северу, к тем возвышенностям, к тем широким рекам и озерам и к тем необозримым пространствам, на которых он только и мог бы спастись.

Он бежал не один. С быстротой самого ветра — рядом с ним мчался и олень.

«Скорей, скорей, скорей, — подсказывал медведю инстинкт. — Но только так, чтобы хватило сил до конца. Этот олень, который мчится теперь быстрее, чем догоняющий его огонь, скоро израсходует свои силы совсем и погибнет в пламени. Но ты беги как можно скорееи так, чтобы у тебя хватило сил до конца».

И медведь стоически продвигался вперед ровными, тщательно размеренными прыжками.

Несясь с быстротой ветра с запада на восток, ему пересек дорогу громадный лось, дышавший так тяжело, точно ему перерезали горло. Он весь обгорел и в безумии бросился снова в пылавшую стену огня.

Позади медведя и по бокам, там, где, пламя бушевало с невероятной жестокостью, стирая, подобно полчищам гуннов, все с лица земли, смерть уже приступила к своей жуткой жатве.

Мелкие дикие звери и лесные птицы искали своего последнего убежища — в дуплах деревьев, под грудами бурелома и в самой земле — и безнадежно погибали. Зайцы представляли собой огненные шары, а затем, когда обгорала на них шерсть, становились черными и падали на землю, сморщившись в комки; горностаи забивались в самые глухие уголки под валежником и постепенно там умирали; совы срывались с вершин деревьев, некоторое время боролись в раскаленном воздухе и затем падали в самое сердце огня. Ни одно живое существо не издавало звуков, кроме дикобразов, которые, когда погибали, кричали, как маленькие дети.

В соснах и кедрах, отяжелевших от смолы, заставлявшей их верхушки вспыхивать, как пороховой погреб, огонь бущевал с оглушительным ревом. От него нельзя было найти спасения в бегстве ни человеку, ни зверю. И из этого пылавшего ада доносился тодько один великий умоляющий вопль:

— Воды, воды, воды!

Там, где бьша вода, могла бы быть надежда и жизнь. В великий час всеобщей гибели были забыты все распри крови и породы, все родовые междоусобия пустыни. Каждая лесная лужица превратилась в якорь спасения.

Вот к такому-то лесному озеру и привели медведя его природный инстинкт и чутье, обострившиеся еще больше, благодаря неистовству и реву гнавшегося за ним огня. Огонь уже подбирался к этому озеру с западной стороны, и вся его поверхность была уже занята живыми существами.

Это было небольшое водное пространство, совершенно круглой формы, всего только в двести ярдов в диаметре. Почти все это было занято оленями и лосями, из которых только немногие плавали, все же остальные стояли ногами прямо на дне, высунув головы из-под воды.

Другие существа — с более короткими ногами — бесцельно плавали по воде, то туда, то сюда, болтая лапами только для того, чтобы не утонуть.

Еще более мелкие животные бегали, ползали, пресмыкались по берегу: тут были маленькие красноглазые горностаи, куницы выдры, зайцы, кроты и целые полчища мышей. Окруженный всеми этими существами, которыми он с удовольствием полакомился бы при других условиях, медведь медленно побрел в воду. Затем он остановился.

Теперь огонь был уже близко, несясь, как скаковая лошадь. Кольцо вокруг озера вдруг сомкнулось, и вслед за этим из ужасающего хаоса мрака, дыма и огня послышались дикие, раздирающие душу крики, жалобное мычание молодого лося, потерявшего свою мать, полный агонии вой волка, испуганная брехня лисицы, — и над всем этим визгливые до отвращения крики филинов, лишившихся своего убежища в море огня.

Сквозь сгущавшийся с каждой минутой дьм и нараставшую жару медведь пустился вплавь.

Все озеро было теперь опоясано одной сплошной стеной огня… По смолистым деревьям поднимались языки пламени и взлетали в разгоряченном воздухе на целые пятнадцать метров вверх. Рев пожара было оглушителен. Он подавлял собой всякий звук, который в жестокой агонии и в ужасе смерти издавали погибавшие животные. Жара была невыносимая. В течение нескольких минут воздух, который вдыхал в себя медведь, жег его легкие, как огнем. Каждые несколько секунд он погружал в воду свою голову, чтобы охладить свой пылающий лоб.

Но пожар так же быстро прошел дальше, как и пришел. Сте́ны леса, который всего только несколько минут тому назад был зелен, как изумруд, теперь стояли обуглившимися, черными и лишенными жизни; а самый гул от пожара уносился вместе с пламенем все дальше и дальше, пока, наконец, не превратился в замирающий отдаленный ропот.

Все живое робко устремилось к почерневшим и еще дымившимся берегам. Многие из созданий, искавших спасения в озерке, уже погибли. Главным образом это были дикообразы. Они все утонули.

На берегах жара все еще была значительна, и еще целые часы после пожара земля была горяча от тлевшего под пеплом огня.

Весь остаток того дня и всю последовавшую затем ночь ни одно живое существо не уходило далеко от воды. И ни одно из них не решилось утолить свой голод другим. Великая опасность сделала всех зверей не хищными.

Наконец, незадолго перед рассветом занимавшегося после пожара дня, пришло облегчение. Налетел вдруг проливной дождь, и, когда совсем уже рассвело и сквозь разорванные тучи проглянуло солнце, на озере уже не оставалось и признака тех ужасов, которые происходили здесь всего только несколько часов тому назад. Только мертвые тела плавали по его поверхности и валялись по берегам. А все живое вернулось в свои опустошенные пожаром места, и вместе с другими побрел туда и медведь.

Рассказ Чарльса Робертса

Входя в хижину, Долговязый Джексон сказал:

— Если этот несносный разлив не кончится через сутки, вся долина окажется под водой, и мне придется тогда перетаскивать тебя отсюда в лодку. Я только что осмотрел ее.

Из темного угла за печкой — Бранниган поднял свое косматое лицо и задумчиво уставился на солнышко впавшими, но все еще блестевшими глазами.

— Я этого и боялся, Долговязый, что после продолжительной оттепели и таких дождей разлив будет сильный. Ведь снегу нынче в лесу было очень много. Мне бы хотелось, Долговязый, чтобы ты вытащил меня отсюда и дал мне немного полежать на солнышке, около двери, если только ты сможешь поднять меня.

Произнеся такую длинную речь, Бранниган устало опустил голову на свернутое одеяло, служившее ему подушкой. Он был тяжело болен воспалением легких, так болен, что Долговязый Джексон не мог оставить его, чтобы сходить в поселок за доктором. И только теперь, благодаря неусыпным заботам Джексона, он начал медленно возвращаться к жизни.