Андреа Вульф - Открытие природы [Путешествия Александра фон Гумбольдта]

Гумбольдт вернулся в страну, где цензура превратилась в повседневность. Публичные собрания – даже научные – вызывали сильные подозрения, и студенческие организации распускались с применением силы. У Пруссии не было конституции и национального парламента, имелись только провинциальные ассамблеи с рекомендательными полномочиями, не имевшие права издавать законы и учреждать налоги. Каждое решение принималось под строгим королевским надзором. Весь город напоминал военный лагерь. Почти у всех общественных зданий стояли часовые, гости города не могли не обращать внимания на постоянные военные парады и неумолчный барабанный бой. Казалось, в городе больше военных, чем гражданских лиц. Один приезжий отмечал непрерывные прохождения войск и «вездесущие мундиры всех сортов во всех общественных местах» {1146} 1146 A. B. Granville, October 1827, Granville 1829, vol. 1, p. 332. .

Не обладая политическим влиянием при дворе, Гумбольдт был полон решимости заразить Берлин по крайней мере энергией интеллектуального любопытства. Это было крайне необходимо. Еще в молодости, работая инспектором шахт, Гумбольдт основал и сам финансировал шахтерское училище. Как и его брат, почти в одиночку создавший двадцать лет назад прусскую образовательную систему, Александр верил, что образование – основа свободного и счастливого общества. Для многих это была опасная мысль. В Британии, к примеру, издавались памфлеты, предостерегавшие, что знания приподнимают бедных «над их скромными и утомительными обязанностями» {1147} 1147 Briggs 2000, p. 195. .

Гумбольдт верил в силу познания, и такие его книги, как «Картины природы», были написаны для широкого читателя, а не для ученых, оторванных от действительности. Переехав в Берлин, Гумбольдт сразу попытался создать в университете химико-математическую школу. Он переписывался с коллегами на тему возможностей лабораторий и достоинств политехнического образования. Кроме того, он убеждал короля в необходимости развернуть в Берлине новую обсерваторию, оснащенную по последнему слову техники {1148} 1148 Bruhns 1873, vol. 2, p. 126; AH to Samuel Heinrich Spiker, 12 April 1829, AH Spiker Letters 2007, p. 63; AH to Friedrich Wilhelm III, 9 October 1828, Hamel et al. 2003, p. 49–57. . Вопреки мнению некоторых, что Гумбольдт превратился в «льстивого царедворца» {1149} 1149 Lea Mendelssohn Bartholdy to Henriette von Pereira-Arnstein, 12 September 1827, AH Mendelssohn Letters 2011, p. 20. , именно должность при дворе давала ему возможность поддерживать ученых, путешественников и художников. Важно было застать короля «в момент праздности», как объяснял он другу, и намертво в него вцепиться {1150} 1150 Karl Gutzkow on AH, after 1828, Beck 1969, p. 252. . Уже через неделю-другую после прибытия он принялся внедрять свои начинания. По определению одного из коллег, он обладал «завидным талантом оказываться в центре интеллектуального и научного обсуждения» {1151} 1151 Carl Ritter to Samuel Thomas von Sömmerring, winter 1827–1828, Bruhns 1873, vol. 2, p. 107. .

Десятилетие за десятилетием Гумбольдт критиковал власть имущих, открыто выражал свое мнение и несогласие; но ко времени переезда в Берлин он успел разочароваться в политике. В молодости его окрыляла Французская революция, но в последние годы ультрароялисты французского старого режима у него на глазах успешно поворачивали вспять часы истории. Период реакции наступил во всей Европе. Везде, куда обращал взгляд Гумбольдт, он видел, как затухает надежда на перемены.

Только что он встречался в Англии со своим старым знакомым Джорджем Каннингом, новым британским премьер-министром {1152} 1152 AH to Arago, 30 April 1827, AH Arago Letters 1907, p. 28. См. также: F. Cathcart to Bagot, 24 April 1827, Canning 1909, vol. 2, p. 392–394. . Он наблюдал борьбу Каннинга за формирование правительства, так как партия самого Каннинга, принадлежавшего к тори, раскололась по вопросам социальных и экономических реформ. В конце мая 1827 г., через десять дней после приезда Гумбольдта в Берлин, Каннингу пришлось обратиться за поддержкой к оппозиционной партии вигов. Как мог уяснить из британских газет Гумбольдт, положение в Британии становилось все хуже. Всего за неделю палата лордов отправила в долгий ящик поправку к спорным «хлебным законам» – ключевую тему в дебатах о реформе. Противоречивость этих законов состояла в том, что они позволяли правительству облагать высоким налогом импортное зерно. Например, дешевый хлеб из Соединенных Штатов облагался так нещадно, что становился недопустимо дорог, и это позволяло богатым британским землевладельцам избегать конкуренции и удерживать монополией высокие цены. Больше всего страдали от этого малоимущие, лишавшиеся возможности выбраться из бедности. «Мы стоим на пороге великой борьбы между собственниками и населением», – предрекал Каннинг {1153} 1153 George Canning, 3 June 1827, Memorandum by Mr Stapelton, Canning 1887, vol. 2, p. 321. .

На континенте тоже властвовала реакция. После окончания Наполеоновских войн и Венского конгресса 1815 г. германские государства вошли в относительно мирную фазу и противились реформам. Под руководством австрийского министра иностранных дел князя Клеменса фон Меттерниха германские государства создали на Венском конгрессе Германский союз. Это была слабая конфедерация сорока государств, заменившая прежнюю Священную Римскую империю германцев и последовавший за ней наполеоновский Рейнский союз. Меттерних придумал эту форму объединения для установления нового баланса сил в Европе и недопущения появления одного крупного и мощного государства. У союза не было единого главы, Национальная ассамблея во Франкфурте была не столько полномочным парламентом, сколько конгрессом послов, отстаивавших интересы своих государств. С концом Наполеоновских войн Пруссия вернула себе ряд своих прежних территорий и экономическую мощь; теперь в ее состав входило недолговечное вассальное государство Наполеона Вестфальское королевство, Рейнская область и частично Саксония. Теперь Пруссия раскинулась от границы с Нидерландами на западе до России на востоке.

В германских государствах с подозрением относились к реформам, видя в них первый шаг на пути к революции. Демократия, говорил Меттерних, – это «вулкан, который необходимо потушить» {1154} 1154 Klemens von Metternich, Davies 1997, p. 762. . Гумбольдт, несколько раз встречавший Меттерниха в Париже и в Вене, был разочарован таким развитием событий. Он переписывался с Меттернихом по вопросам развития наук; хорошо зная друг друга, они умело избегали политической дискуссии. В частных беседах австрийский канцлер отзывался о Гумбольдте как о «политически заблудшем человеке» {1155} 1155 Biermann 2004, p. 8 , а Гумбольдт о Меттернихе – как о «саркофаге с мумией» {1156} 1156 Ibid. , имея в виду ветхость его политических принципов.

Страна, куда возвратился Гумбольдт, была решительно антилиберальной. В условиях урезанных политических прав и общего подавления либеральных идей средние классы Пруссии ушли в себя, в частную жизнь. В музыке, литературе, живописи преобладало выражение чувств, а не революционный пыл. Настроение 1789 г., как называл тот образ мыслей Гумбольдт {1157} 1157 AH to Bonpland, 1843, AH Bonpland Letters 2004, p. 110. , полностью выветрилось.