Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Мне кажется, я уже рассказывал об одной охоте на медведя, в которой участвовал наш отряд, но так как это была всего лишь стычка, не показавшая всех тех заслуг, которых были достойны её участники, то я расскажу ещё об одном происшествии с медведем, приключив­шимся с нами у подножия Тигильских гор. Оно определенно должно быть последним.

Вы, доверчиво слушающие рассказы охотников и с энтузиазмом выслежи­вающие по следам медведей, ожидающие, что опасности рождают храбрость, а чем сложнее обстановка – тем больше храбрости, слушайте историю Расселаса, неопытного охотника на медведей [62] Уже упоминавшийся Расселас, принц Абиссинский (в романе Самюэля Джонсона) вообще никогда ни на кого не охотился, тем более на медведей. !.. Около полудня, когда мы шли по краю узкой, поросшей травой долины, окаймленной густым смешанным лесом, один из погонщиков вдруг закричал: «Медведь!», нетерпеливо указывая вниз, на большого чёрного медведя, который беззаботно бродил по высокой траве в поисках черники и подходил всё ближе и ближе к нашей стороне оврага. Он, очевидно, ещё не заметил нас, и вскоре отряд, который собрался напасть на него, состоял из двух камчадалов, майора и меня, вооруженных до зубов ружьями, топорами, револьверами и ножами. Осторожно пробравшись через лес, мы незаметно заняли выгодную позицию на опушке прямо перед его Косолапым Величеством и спокойно ждали, когда он приблизится. Поглощенный поеданием черники и совершенно не подозревая о своей неминуемой судьбе, он медленно и неуклюже ковылял в нашу сторону. Когда до него оставалось не более пятидесяти ярдов, камчадалы опустились на колени, выставили вперёд длинные тяжёлые ружья, крепко упёрлись сошками в землю, трижды благоговейно перекрестились, глубоко вздохнули, тщательно прицелились, закрыли глаза и спустили курки... Послышалось долгое шипенье, во время которого камчадалы добросовестно держали глаза закрытыми, и, наконец, ужасный грохот возвестил о начале битвы, за которым немедленно последовали ещё два резких выстрела из моей с майором винтовок. Когда дым рассеялся, я нетерпеливо приподнялся, чтобы увидеть, как зверь бьётся в предсмертных судорогах; Но каково же было мое изумление, когда я увидел, что вместо того, чтобы брыкаться в последних конвульсиях, как сделал бы зверь, обладающий хоть каким-то чувством приличия, после такого обстрела, это несговорчивое животное галопом мчится прямо на нас! Такого варианта в программе представления не было! Мы не рассчитывали на контратаку, а свирепость, с которой медведь продирался к нам через кусты, не оставляла места для сомнений в серьезности его намерений. Я попытался припомнить какой-нибудь исторический прецедент, который оправдал бы мою попытку взобраться на дерево, но мой ум был в таком возбуждении, что я не мог воспользоваться своими обширными историческими познаниями. «Человек может знать все семь частей Корана наизусть, но когда медведь придет за ним, он не вспомнит и алфавит!» То, что надо делать в самом крайнем случае, никогда не предугадаешь! Но ещё один выстрел из револьвера майора, оказалось, изменил первоначальный план действий медведя, и, внезапно свернув в сторону, он проломился сквозь кусты в десяти футах от дул наших пустых винтовок и исчез в лесу. Тщательный осмотр листьев и травы не выявил никаких следов крови, и мы неохотно пришли к выводу, что зверь остался невредим.

Что ж, охота на медведя с русским ружьём – очень приятное и совершенно безопасное развлечение! Для медведя. У него всегда будет достаточно времени, чтобы после того, как ружьё начнет шипеть, съесть сытный обед из черники, пробежать пятнадцать миль через горный хребет в соседнюю долину и спокойно заснуть там в своей берлоге, прежде чем произойдет смертельный выстрел!

А вот для окружающих всю следующую неделю было весьма небезопасно предлагать майору или мне «котлеты из медвежатины»…

В тот вечер мы остановились на ночлег под огромными раскидистыми ветвями корявой березы, в нескольких верстах от места нашего подвига, и рано утром в пятницу отправились в Седанку. Когда до деревни оставалось вёрст пятнадцать, Додд предложил поскакать галопом, чтобы испытать наших лошадей и согреться. Так как мы оба были на хороших лошадях, то я вызвал его на скачки до самого поселка. Из всех безрассудных головокружительных поездок, которые мы когда-либо совершали на Камчатке, эта была худшей! Лошади, как и их всадники, скоро пришли в такое же возбуждение, что как безумные прыгали через овраги, стволы, валуны и лужи. Один раз меня чуть не стащило с лошади, когда я, продираясь сквозь кусты, зацепился винтовкой за ветку, и несколько раз мы оба едва не расшибли себе головы о деревья. Приближаясь к деревне, мы увидели трёх или четырёх камчадалов, рубивших дрова. Додд издал ужасающий крик, похожий на боевой клич индейцев сиу, пришпорил коня, и мы полетели на них, как молнии. При виде двух смуглых незнакомцев в синих охотничьих рубахах, сапогах и красных шапках, с пистолетами и ножами на поясе, бросившихся на них, как мамелюки, бедные камчадалы побросали топоры и, спаслись бегством в лесу. За исключением тех моментов, когда меня чуть не стащило с лошади, мы ни разу не натянули поводья! И вот теперь наши животные стояли в деревне, тяжело дыша и все в пене. Если вы как-нибудь захотите увидеть искру интереса в глазах Додда, спросите его, помнит ли он скачки с препятствиями у Седанки!

В тот вечер мы доплыли по реке Тигиль до села Тигиль, куда прибыли с наступлением темноты, всего проделав за шестнадцать дней путь в тысячу сто тридцать вёрст.

Мои воспоминания о Тигиле несколько смазаны и туманны. Помню, на меня произвело впечатление непомерное количество шампанского, вишневого ликера, белого рома и водки, которые могли выпить русские жители Тигиля, и я подумал, что Тигиль – деревня не такая неприглядная, как большинство камчатских поселений, но и не более того. Наряду с Петропавловском, однако, это важнейшее поселение на полуострове, торговый центр всего западного побережья. Русский пароход и американское торговое судно каждое лето заходят в устье Тигиля, доставляя большое количество ржаной муки, чая, сахара, сукна, медных котлов, табака и крепкой русской водки для снабжения полуострова. Купцы Брагины, Воробьёвы и ещё две-три торговые фирмы имеют здесь свои представительства, и в Тигиль съезжаются зимой для торговли многие северные племена чукчей и коряков. Так как нам не встретится больше ни одного торгового поста до самой Гижиги, расположенной в северной части Охотского моря, мы решили остаться на несколько дней в Тигиле для отдыха и починки снаряжения.

Теперь нам предстояло приступить к тому, что, как мы опасались, окажется самой трудной частью нашего путешествия – как из-за природы этих мест, так и из-за позднего времени года. От тундры кочевых коряков нас отделяли ещё только семь поселений камчадалов, а мы ещё не придумали, как пересечь эти негостеприимные пустоши, прежде чем зимние снега сделают их пригодными для езды на оленьих упряжках. Тому, кто не имел опыта жизни на севере, трудно составить из словесного описания ясное представление о сибирской тундре и полностью оценить характер и трудность препятствий, которые она представляет для летнего путешествия. Её нелегко пересечь даже зимой, когда она замёрзла и покрыта снегом, а летом она становится практически непроходимой. На протяжении трёхсот или четырёхсот миль вечномерзлая земля покрыта на глубину двух футов пышной порослью мягкого, пористого арктического мха, пропитанного водой, с редкими чахлыми кустиками голубики и багульника. Она никогда не высыхает и никогда не становится достаточно твёрдой, чтобы обеспечить надежную опору. С июня по сентябрь это большая, мягкая, зыбкая подушка из мокрого мха. Нога может погрузиться в неё до колена, но как только давление снимается, она снова поднимается с эластичностью гуттаперчи, и от ступни не остается и следа. Ходить по тундре – всё равно, что ходить по огромной мокрой губке. Причины, вызывающие этот необыкновенный и, по-видимому, ненормальный рост мха, являются теми же, которые оказывают самое сильное влияние на развитие растительности вообще, а именно: тепло, свет и влага – и эти силы в северном климате объединяются и усиливаются в летние месяцы так, что некоторые виды растительности становятся почти тропическими. Весной земля оттаивает до средней глубины около двух футов, а ниже этой точки лежит толстый непроницаемый слой твёрдой мерзлоты. Вода, образовавшаяся в результате таяния зимних снегов, не может проникнуть глубже в землю из-за этого слоя замёрзшей земли, и у неё нет другого выхода, кроме медленного испарения. Поэтому она насыщает собою мох и, благодаря почти круглосуточному июньскому и июльскому солнечному свету, побуждает его к быстрому и удивительно пышному росту.