Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Вьюшин постарался угодить мне с ужином и пытался, бедняга, оживить мою одинокую трапезу рассказами и забавными воспоминаниями о путешествиях по Камчатке, но оленина как-то потеряла свой обычный вкус, а русские шутки и рассказы я не понимал. После ужина я улёгся в палатке на медвежьи шкуры и заснул, глядя, как круглая луна поднимается над зубчатой вулканической вершиной к востоку от нашей долины.

В течение следующего дня мы ехали в узкой извилистой долине среди гор, по мшистым болотам и через глубокие ручьи, пока не достигли разрушенной землянки почти на полпути от Лесной до реки Шаманки. Здесь мы пообедали сушёной рыбой и сухарями и снова двинулись вверх по долине под проливным дождём, окруженные со всех сторон скалами, заснеженными вершинами и пиками потухших вулканов. Дорога стала хуже. Долина постепенно сузилась до размеров скалистого ущелья глубиной в сто пятьдесят футов, по дну которого бежал бурный поток, пенившийся вокруг острых чёрных скал и каскадами падавший по лавовым уступам.

По чёрным отвесным склонам этого «Чёртова перевала», казалось, не ступала и нога серны, но наш проводник сказал, что он уже много раз проходил через него, и, сойдя с лошади, осторожно повел меня по узкому скалистому выступу, которого я до этого не заметил. Так мы и шли по нему, то спускаясь почти к самой воде, то снова поднимаясь, пока ревущий поток не оказывался в пятидесяти футах внизу, и мы могли ронять камни из наших вытянутых рук прямо в пенящуюся воду. Слишком полагаясь на сообразительность лошади и её крепкие ноги, я попытался проехать через ущелье верхом, не спешиваясь, и тотчас же едва не поплатился жизнью за свою опрометчивость.

Где-то на полпути, где тропа была всего в восьми или десяти футах над ручьём, уступ оборвался под ногами моего коня, и мы вместе упали на камни в русле ручья. Я предусмотрительно высвободил ноги из коварных железных стремян и, когда мы падали, бросился к склону, чтобы не быть раздавленным лошадью. Падение было быстрым, я упал сверху, но когда лошадь пыталась подняться на ноги, я едва не угодил под её копыта. Она получила небольшую рану и несколько синяков, и, подтянув подпругу, я повёл её по воде, пока мы не вернулись на тропу. Я вскоре снова забрался в седло, и в промокшей одежде и несколько взбудораженный, поехал дальше.

Незадолго до наступления темноты мы достигли места, где дальнейшее продвижение в этом направлении, казалось, было полностью преграждено горной цепью, которая тянулась прямо через долину. Это был центральный хребет Шаманских гор. Я с удивлением смотрел на проводника, который указал прямо на хребет и сказал, что там и лежит наш путь.

Берёзовый лес тянулся примерно на полпути вверх по склону, и затем сменялся кедровым стлаником и, наконец, голыми чёрными скалами, где даже выносливому оленьему мху не хватало почвы, чтобы закрепиться корнями. Я больше не удивлялся уверениям камчадалов, что с нагруженными лошадьми переправиться было невозможно, и даже начал сомневаться, что это возможно с ненагруженными. Я заподозрил, что опять предстоит трудный подъём и плохая дорога, и потому решил тут же разбить лагерь и отдохнуть как можно больше, чтобы мы и наши лошади были свежи для предстоящего тяжёлого дня.

Ночь наступила рано и была ненастной, дождь всё ещё лил как из ведра, так что у нас не было возможности высушить мокрую одежду. Мне хотелось выпить бренди, чтобы согреться, но в спешке нашего отъезда из Лесной я забыл о карманной фляжке и вынужден был довольствоваться более мягким средством – горячим чаем. Моя постель, завернутая в клеёнку, была, к счастью, сухой, и, хотя я был мокрый, я заполз ногами вперед в мешок из медвежьей шкуры и, укрывшись тёплыми тяжёлыми одеялами, спал в относительном комфорте.

Вьюшин разбудил меня рано утром и сказал, что идёт снег. Я поспешно поднялся и, откинув полог палатки, выглянул наружу. Случилось то, чего я больше всего боялся. В долине бушевала снежная буря, и природа внезапно приняла суровый вид в своём холодном белом зимнем одеянии. Снег уже выпал в долине на глубину трёх дюймов, а в горах он будет, конечно, ещё глубже. На мгновение я заколебался, стоит ли пытаться пересечь хребет в такую погоду, но мне было приказано идти, по крайней мере, до реки Шаманки, и если я не сделаю этого, то цель всей экспедиции не будет достигнута.

Предыдущий опыт убедил меня, что майор не позволит никакой непогоде помешать осуществлению его планов, и если ему удастся достичь реки Шаманки, а мне – нет, то я никогда не смогу оправиться от унижения неудачей и не смогу убедить его, что англосаксонская кровь ничуть не хуже славянской. Поэтому я всё же отдал приказ собирать лагерь, и как только лошади были навьючены и осёдланы, мы отправились к подножию горного хребта. Не успели мы подняться и на двести футов над долиной, как с северо-востока на нас налетел штормовой ветер, который через несколько минут перемешал небо и землю в одном огромном белом клубящемся вихре.

Подъём стал таким крутым и каменистым, что мы больше не могли ехать верхом. Мы спешились и медленно потащили наших лошадей вверх, с трудом пробираясь через глубокие сугробы и карабкаясь по острым зазубренным камням, раздирая о них наши сапоги из тюленьей кожи. Мы кое-как поднялись, наверное, на тысячу футов, когда я так устал, что вынужден был лечь. Во многих местах снег доходил мне до пояса, и мой конь отказывался сделать хоть шаг, пока я буквально не подтаскивал его к себе.

Немного отдохнув, мы двинулись дальше, и после ещё одного часа напряженной работы нам удалось достичь того, что казалось гребнем горы, примерно в 2000 футах над морем. Здесь ветер дул с почти непреодолимой яростью. Вихри несущегося снега скрывали всё на расстоянии нескольких шагов, и казалось, что мы стоим на обломке исчезнувшего мира, окутанного круговоротом колючих снежинок. Время от времени в белом тумане над нашими головами вырисовывалась как бы подвешенная в воздухе чёрная вулканическая скала, недоступная, как пик Маттерхорна. Затем она снова исчезала в клубящемся снегу, и мы видели только белую пустоту. Длинная бахрома сосулек свисала с козырька моей фуражки, а одежда, пропитанная вчерашним проливным дождём, замёрзла и превратилась в хрустящий ледяной панцирь.

Залепленный снегом, с одеревеневшими от холода конечностями и стучащими зубами, я взобрался на коня и отпустил поводья, давая ему идти, куда он хотел, только умоляя проводника поторопиться и уйти куда-нибудь подальше от этого открытого места. Тот тщетно попытался заставить своего коня повернуть против ветра, но ни крики, ни плеть не смогли заставить его, и в конце концов проводник повёл нас вдоль гребня горы на восток. Мы спустились в сравнительно защищенную от ветра долину, снова поднялись на другой гребень, ещё выше первого, обогнули коническую вершину, где также дул сильный ветер, спустились в другое глубокое ущелье и поднялись ещё на один гребень. Здесь я, наконец, полностью потерял направление движения и не имел ни малейшего представления, куда мы идём. Я знал только, что мы уже сильно замерзли и находимся непонятно где в дебрях гор.