Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

За последние полчаса я уже несколько раз заметил, что наш проводник часто и беспокойно совещается с другими камчадалами о нашем пути и что он, кажется, растерян и не знает, в каком направлении идти. Он подошел ко мне с хмурым лицом и признался, что мы заблудились. Я не мог винить беднягу за то, что он потерял дорогу в такую бурю, потому сказал ему, чтобы он просто шёл в направлении реки Шаманки, и если нам удастся найти хоть какую-нибудь укромную долину, мы разобьём там лагерь и переждём непогоду. Я хотел предостеречь его, чтобы он случайно не вышел в таком ослепляющем снегу на край пропасти, но не мог объяснить это по-русски так, чтобы меня поняли.

Два часа мы бесцельно бродили по горам, взбирались на вершины и спускались в неглубокие долины, углубляясь всё глубже и глубже в самое сердце гор, но так и не нашли укрытия от бури. Стало ясно, что надо что-то делать, иначе мы все замёрзнем насмерть.

В конце концов я позвал проводника, сказал ему, что сам пойду впереди, и, открыв маленький карманный компас, показал ему направление на побережье. В этом направлении я решил идти, пока мы куда-нибудь не выйдем. Он тупо уставился на маленькую латунную коробочку с её дрожащей стрелкой, и затем воскликнул в отчаянии: «Ах, барин! Откуда компас знает об этих проклятых горах? Этот компас никогда раньше не проходил этой дорогой. Я ходил здесь всю жизнь, а теперь, прости Господи, я не знаю, где море!» Голодный, расстроенный и замерзший, я, тем не менее, не мог не улыбнуться представлениям нашего проводника о неопытном компасе, который не может ничего знать о дороге, потому что никогда здесь не путешествовал. Я поспешил заверить его, что «компас» – большой специалист по обнаружению моря в шторм, но он недоверчиво помотал головой, показывая, что не верит в его способности, и отказался идти в указанном мною направлении.

Не имея возможности повернуть лошадь против ветра, я спешился и с компасом в руке повел её по направлению к морю, а вслед за мной последовал и Вьюшин, который в огромной медвежьей шкуре, обернутой вокруг головы, походил на дикого зверя. Проводник, видя, что мы твёрдо решили положиться на компас, в конце концов тоже решил пойти с нами.

Наше продвижение поневоле было очень медленным, так как снег был глубоким, наши конечности замёрзли, а сильнейший ветер дул нам в лицо. Однако к середине дня мы внезапно оказались на самом краю обрыва высотой в сто пятьдесят футов, у подножия которого море с рёвом швыряло на берег огромные зелёные волны, заглушая шум ветра. Я никогда не видел столь необузданной стихии! Позади нас простиралась дикая местность заснеженных пустынных вершин, теснящихся под серым безжалостным небом, с кое-где проглядывающими зарослями стланика и чёрными базальтовыми пиками, подчёркивающими жуткую белизну и пустынность этих безжизненных снежных гор. Впереди и глубоко внизу было бушующее море, мистически катящее из серого тумана свои пенистые волны и с грохотом разбивающие их о чёрные утёсы. Снег, море, горы, и небольшой отряд скованных морозом людей и косматых лошадей, глядящих на море с вершины могучего утеса! Простая и безрадостная картина!

Наш проводник, внимательно оглядев обрывистый берег в поисках какого-нибудь знакомого ориентира, повернулся ко мне и с просветлевшим лицом попросил показать компас. Я отвинтил крышку и показал ему голубую дрожащую стрелку, указывающую на север. Он смотрел на неё с любопытством и с явным уважением к её таинственной силе, и затем сказал, что это действительно «великий проводник», и хотел бы он знать, всегда ли компас указывает на море! Я попытался объяснить ему, как действует эта латунная коробочка, но не смог, и он ушёл, твёрдо уверенный, что в ней есть что-то сверхъестественное и мистическое, если она может указать дорогу к морю там, где она никогда не бывала!

Остаток дня мы продвигались на север, держась как можно ближе к побережью, и пересекли с десяток небольших хребтов, петляя среди вершин горной цепи.

В течение этого дня я наблюдал странное явление, о котором читал в «Альпийских ледниках» Тиндаля – голубой свет, который, казалось, заполнял каждый след и каждое углубление в снегу. Отверстие, проделанное длинной тонкой палкой, светилось чем-то, похожим на темно-синий туман. За почти три года северных путешествий я никогда не видел такого странного явления.

Примерно через час после наступления темноты мы спустились в глубокую пустынную долину, которая, по словам нашего проводника, выходила на морской берег у устья реки Шаманки. Здесь не было снега, но шёл сильный дождь. Я подумал, что вряд ли майор и Додд могли добраться до назначенного места в такую бурю, потому приказал разбить палатку, а сам с Вьюшиным поехал к устью реки, чтобы посмотреть, прибыл вельбот или нет. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь более-менее отчетливо, но мы не нашли никаких признаков того, что здесь когда-либо были люди, и, разочарованные, вернулись в лагерь. Никогда ещё мы не были так рады забраться в палатку, поужинать там и залезть в свои медвежьи шкуры, как после этого утомительного дня. Наша одежда промокла и замёрзла почти двое суток назад, а сами мы провели в седле и пешком четырнадцать часов без горячей пищи и отдыха.

Задержка штормом – Угроза голода – Наперегонки с приливом – Два дня без пищи – Возвращение в Лесную.

В субботу рано утром мы переместились к устью реки, поставили палатку так, чтобы из неё было видно устье Шаманки, придавили её края от ветра камнями и приготовились ждать вельбота два дня – согласно полученным указаниям. Шторм всё ещё продолжался, и бурное море, угрюмо бившееся о чёрные скалы под нашей палаткой, вскоре убедило меня, что мы напрасно ждём второго отряда. Я только надеялся, что им удалось благополучно высадиться где-нибудь до начала шторма. Застигнутый штормом под мрачной каменной стеной, протянувшейся на многие мили вдоль берега, вельбот, как я полагал, должно было либо захлестнуть волнами, либо разбить вдребезги о скалы. Ни в том, ни в другом случае ни одна душа не могла спастись, чтобы рассказать, что с ними случилось.

В тот вечер Вьюшин огорошил меня известием о том, что мы съедаем последние припасы. Мяса больше не было, а оставшиеся сухари превратились в горсть пропитанных водой крошек. Он и все камчадалы, ожидавшие обязательно встретить вельбот на реке Шаманке, взяли пищи всего на три дня. Вьюшин ничего не говорил об этом до последней минуты, надеясь, что вельбот всё же прибудет или подвернётся что-нибудь другое, но теперь скрывать это было уже невозможно. Мы находились без еды в трёх днях пути от ближайшего поселения.

Как нам вернуться в Лесную, я не знал, так как горы теперь, вероятно, были непроходимы из-за снега, выпавшего с тех пор, как мы переправились через них, а погода не позволяла надеяться, что вельбот когда-нибудь прибудет. Как бы мы этого ни страшились, ничего нельзя было сделать, кроме как попытаться ещё раз пересечь горный хребет, и делать это надо было без промедления. Мне было приказано ждать вельбота два дня, но обстоятельства, по моему мнению, оправдывали неподчинение приказу, и я приказал камчадалам быть готовыми к отправке в Лесную рано утром следующего дня. Затем, написав записку майору и положив её в жестяную банку, чтобы оставить на месте нашего лагеря, я забрался в свой меховой мешок, чтобы поспать и набраться сил для новой борьбы с горами.