Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Утром 23 декабря, как только стало достаточно светло, мы погрузили провизию, табак, чай, сахар и товары для меновой торговли на пенжинские сани и двинулись вверх по мелкой, заросшей кустарником долине реки Шестакова к горному хребту, отрогу Колымского нагорья [89] Автор называет его Становым хребтом. На самом деле это его почти самая крайняя северо-восточная часть, имеющая собственное название – Колымское нагорье. , в котором река брала своё начало. Мы пересекли хребет после полудня, на высоте около тысячи футов, и быстро спустились по его северному склону в узкую долину, которая открывалась в обширную равнину, граничащую с рекой Оклан. Погода была ясной и не очень холодной, но снег в долине был глубоким и мягким, и наше продвижение было очень медленным. Мы надеялись добраться до Оклана ночью, но день был так короток, а дорога так трудна, что мы ехали ещё пять часов после наступления темноты, но всё же остановились на ночлег в десяти верстах от реки. Мы были вознаграждены, однако, тем, что увидели две очень красивые ложные луны и нашли великолепный участок кедрового стланика, который снабдил нас сухими дровами для костра. Это любопытное дерево или, скорее, кустарник, известный русским как кедровник и представленный в английском переводе путешествий Врангеля как «стелящийся кедр», является одним из самых необычных растений Сибири. Я не знаю, назвать ли его деревом, кустарником или ползучим растением, потому что он в большей или меньшей степени обладает свойствами всех трёх и всё же не очень похож ни на одно из них. Он больше всего напоминает карликовую сосну с причудливо искривленным узловатым стволом, растущим как лоза, горизонтально, вдоль земли, и с ветками поднимающимися вертикально вверх. У него есть иголки и шишки, как у обыкновенного сибирского кедра, и растет он большими участками от нескольких квадратных ярдов до нескольких акров. Зимой человек может пройти над густыми зарослями стланика и не увидеть ничего, кроме нескольких веточек острых зеленых иголок, торчащих тут и там из снега. Он встречается и в пустынных тундрах и на скалистых склонах гор от Охотского моря до Северного Ледовитого океана и растет, кажется, лучше всего там, где почва бесплодна, а ветра сильны. На огромных равнинах, лишенных всякой другой растительности, этот стланик местами покрывает землю сплошной сетью искривленных, скрученных и переплетенных стволов. Кажется, что он умирает, когда достигает определенного возраста, и где бы вы ни нашли его зелёную хвою, вы также найдете сухие белые стволы, загорающиеся так же легко, как трут. Это едва ли не единственные дрова для кочевых коряков и чукчей, и без него многие районы Северо-Восточной Сибири были бы совершенно непригодны для жизни человека. Мы весьма часто были бы вынуждены ночевать без огня, чая и горячей пищи, если бы природа не обеспечила повсюду обилие стланика и не укрывала его под снегом для использования путешественниками.

Рано утром следующего дня мы покинули стоянку в долине, переправились через густо поросшую лесом реку Оклан и выехали на большую тундру, простирающуюся до самого Анадырска. В течение двух дней мы шли по этой бесплодной снежной равнине, не видя никакой растительности, кроме чахлых деревьев и зарослей стланика по берегам редких ручьев, и никакой жизни, кроме одного-двух одиноких воронов, да рыжей лисы. Этот унылый пейзаж можно было описать двумя словами: снег и небо. Когда я приехал в Сибирь, то был полностью уверен в успехе Русско-Американской телеграфной линии, но по мере того, как я всё глубже и глубже проникал в страну и видел её полную необитаемость и пустынность, я становился всё менее и менее оптимистичным. С тех пор как мы покинули Гижигу, мы прошли почти триста верст и нашли только четыре места, где можно было изготовить телеграфные столбы, и встретили только три поселения. Если мы не найдем лучшего пути, чем тот, по которому идём сейчас, я опасался, что наш проект потерпит неудачу.

До сих пор нам сопутствовала необыкновенно хорошая погода, но в это время года часто случаются метели, и я не удивился, когда в Рождественскую ночь меня разбудил рев ветра и свист снега, который пронесся над нашим открытым лагерем и засыпал толстым слоем собак и сани. Но эта пурга коснулась нас только слегка. Деревья вдоль небольшого ручья, на котором мы остановились лагерем, отчасти защитила нас от бури, но в самой тундре дул, очевидно, сильный ветер. Мы встали, как обычно, на рассвете и попытались идти, но как только мы покинули наше укрытие, собаки стали почти неуправляемы, и, ослеплённые и задыхающиеся от летящего снега, снова загнали нас в лес. Ветер дул с такой яростью, что ничего нельзя было различить на расстоянии тридцати футов. Мы сложили наши сани таким образом, чтобы образовался своего рода бруствер против ветра, расстелили наши меховые мешки позади них, заползли внутрь, накрыли головы оленьими шкурами и одеялами и приготовились к долгой осаде. Нет ничего более безнадёжно тоскливого и неудобного, чем ночевать в сибирской тундре в пургу. Ветер дует с такой силой, что палатку невозможно поставить, костёр гасит снегом, а если огонь вообще горит, дым и пепел летят в глаза, из-за рёва ветра и снега, летящего в лицо невозможно разговаривать, медвежьи шкуры, подушки и меха покрываются льдом и становятся жёсткими, сани заносит снегом, и несчастному путнику ничего не остаётся, как забраться с головой в спальный мешок и трястись от холода долгие, безрадостные часы.

В эту пургу мы пролежали под снегом в течение двух дней, проводя почти всё время в меховых мешках и сильно страдая от холода ночью. 28-го, около четырех часов утра, буря начала стихать, и к шести часам мы откопали наши сани и тронулись в путь. Примерно в десяти верстах к северу от нашего лагеря был невысокий отрог Колымского нагорья, и наши люди сказали, что если мы сможем пересечь его до рассвета, то, вероятно, не будет больше плохой погоды, пока мы не доберёмся до Пенжины. Еда для наших собак была полностью израсходована, и мы должны были сделать остановку в течение следующих двадцати четырёх часов, если будет возможно. Ветер хорошо сдул снег, наши собаки были свежи после двухдневного отдыха, и ещё до рассвета мы пересекли хребет и остановились в небольшой долине на северном склоне горы, чтобы выпить чаю. Когда сибирские туземцы вынуждены путешествовать всю ночь, они всегда останавливаются перед восходом солнца и дают своим собакам поспать. Они утверждают, что если собака засыпает, когда ещё темно, а просыпается через час и видит, что светит солнце, то она будет считать, что спала всю ночь и будет идти весь день, не думая об усталости. Однако часовая остановка в любое другое время не принесет никакой пользы. Как только нам показалось, что мы достаточно ввели наших собак в заблуждение, будто они проспали всю ночь, мы разбудили их и направились вниз по долине к притоку реки Пенжина, известному как река Ушканья. Погода была ясная и не очень холодная, и мы все наслаждались этой переменой и короткими двумя часами солнечного света, которыми мы были удостоены, прежде чем солнце опустилось за белые вершины хребта. Уже в сумерках мы переправились через реку Кондырева, в пятнадцати милях от Пенжины, а ещё через два часа безнадежно заблудились на другой большой равнине и в темноте случайно разделились на две группы. Я заснул вскоре после того, как мы миновали Кондырева, и не имел ни малейшего представления, как мы продвигаемся и куда направляемся, пока Додд не потряс меня за плечо и не сказал: «Кеннан, мы заблудились». Довольно неожиданное заявление, чтобы разбудить человека, но так как Додд, казалось, не очень беспокоился об этом, я заверил его, что мне все равно, и, откинувшись на подушку, снова заснул, полностью уверенный, что мой каюр найдет Пенжину в течение ночи.