Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Ориентируясь по звёздам, Додд, Григорий и я вместе с ещё одной упряжкой, оставшейся с нами, повернули на восток и примерно в девять часов вечера вышли на реку Пенжина где-то ниже деревни. Мы начали подниматься вверх по льду реки и вскоре увидели пару саней, спускавшихся вниз. Удивленные тем, что в такой поздний час люди уезжают из деревни, мы окликнули их: «Привет!»

– Привет!

– Куда вы идёте?

– Мы – в Пенжину, а вы кто?"

– Мы гижигинцы, тоже едем в Пенжину, а зачем вы вниз едете?"

– Мы ищем деревню, чёрт её побери; мы всю ночь ехали и ничего не нашли!"

При этих словах Додд громко расхохотался, и когда таинственные сани приблизились, мы узнали в их каюрах троих наших людей, которые отделились от нас в темноте и теперь пытались добраться до Пенжины, спускаясь по реке к морю. Нам с трудом удалось убедить их, что деревня находится в другом направлении. Наконец, они повернули назад вместе с нами, и вскоре после полуночи мы въехали в Пенжину, разбудили жителей своими жуткими воплями, напугали до истерики всех собак и подняли переполох на всю деревню.

Через десять минут мы сидели на медвежьих шкурах перед теплым очагом в уютном русском доме, пили чашку за чашкой ароматный чай и обсуждали наши ночные приключения.

Пенжина – Столбы для дороги – 47°C ниже нуля – Наши беседы с Доддом – Лекции по астрономии – Съеденные планеты – Дом священника.

Деревня Пенжина представляет собой небольшое скопление бревенчатых домов, плоских юрт и «четвероногих» балаганов, расположенных на северном берегу реки, носящей её название, примерно на полпути между Охотским морем и Анадырском. Она населён главным образом свободными русскими крестьянами, но имеет также несколько чуванцев – коренных сибирских туземцев, которые были покорены русскими казаками в XVIII веке и которые теперь говорят на языке своих завоевателей и добывают себе скудное пропитание рыболовством и торговлей мехами. Город защищен с севера крутым утёсом около ста футов высотой, который, как и все холмы в окрестностях русских поселений, несёт на своей вершине православный крест. Река напротив поселка имеет около ста ярдов в ширину, а её берега густо поросли берёзами, лиственницами, тополями, ивами и осинами. Благодаря тёплым источникам в её русле, он никогда в этом месте полностью не замерзает, и при температуре 40 градусов ниже нуля образуются густые облака пара, которые накрывают деревню, как лондонские туманы.

Мы пробыли в Пенжине три дня, собирая информацию об окружающей местности и нанимая людей, чтобы рубить деревья на столбы для нашей линии. Мы нашли здешних людей веселыми, добродушными, гостеприимными и готовыми сделать всё, что в их силах, чтобы помочь нам осуществить наши планы; но, конечно, они никогда не слышали о телеграфе и не могли себе представить, что мы будем делать со стволами, которые нам так хотелось срубить. Некоторые вообразили, что мы намерены построить деревянную дорогу из Гижиги в Анадырск, чтобы летом можно было ездить туда и обратно; другие возражали, что два человека, даже если они и американцы, не могут построить деревянную дорогу длиной в шестьсот верст и что наша истинная цель состоит в том, чтобы построить какой-нибудь огромный дом. Однако, когда сторонников теории дома спросили о назначении такого огромного здания, они пришли в замешательство и могли только настаивать на физической невозможности дороги и призывать своих противников принять дом или предложить что-то лучшее. Как бы то ни было, нам удалось нанять шестнадцать здоровых мужчин, чтобы они за разумную плату изготовили столбы, дали им необходимые размеры – двадцать один фут в длину и пять дюймов в диаметре наверху – и приказали наделать их как можно больше и сложить на берегу реки.

Следует сказать, что когда я в марте вернулся из Анадырска, то пошёл посмотреть на эти столбы, в количестве 500 штук, которые изготовили пенжинцы. К своему удивлению, я обнаружил, что едва ли один из них был меньше двенадцати дюймов в диаметре наверху, и что большинство из них были настолько тяжёлыми и громоздкими, что дюжина людей не смогла бы сдвинуть их с места. Я сказал туземцам, что они не годятся и спросил, почему они не сделали размерами меньше, как я велел. Они ответили, что, по их предположению, я хочу построить что-то вроде дороги на этих столбах, и посчитали, что шесты диаметром всего в пять дюймов не будут для этого достаточно прочными! Вот они и нарубили таких громадин, что их можно было использовать для колонн какого-нибудь местного Капитолия. Они всё ещё лежат там, погребенные в арктических снегах, и я не сомневаюсь, что много лет спустя, когда какому-нибудь новозеландцу, путешествующему по миру в поисках приключений, наскучат руины Лондона и Парижа и он приедет в Сибирь заканчивать свое образование, местные проводники будут развлекать его рассказами о том, как два сумасшедших американца однажды пытались построить железную дорогу на столбах от Охотского моря до Берингова пролива. Я только надеюсь, что этот новозеландец напишет книгу и дарует двум сумасшедшим американцам честь и бессмертие, которых заслужили их труды, но которые не смогла дать им железная дорога.

31 декабря мы выехали из Пенжины в Анадырск. Проехав весь день, как обычно, по бесплодной тундре, мы остановились на ночлег у подножия отдельно стоящего снежного пика, называемого Налгим, при температуре 47°C ниже нуля. Был канун Нового года, и, сидя у огня в своих самых тёплых мехах, покрытых с головы до ног инеем, я думал о тех великих переменах, которые произошли в моей жизни за один год. Канун Нового 1865 года я встретил в Центральной Америке, проехав на муле от озера Никарагуа до побережья Тихого океана через величественный тропический лес. В канун Нового 1866 года я сидел на корточках при температуре -47° посреди обширной снежной равнины у Полярного круга, пытаясь согреться супом прежде, чем он замёрзнет в тарелке. Вряд ли можно было придумать больший контраст!

У нашей стоянки близ горы Налгим было много стланика, и мы развели костёр, который поднял столб жаркого пламени на десять футов в высоту, но на погоду это не оказало никакого заметного влияния. Веки наши смерзались, когда мы пили чай, а суп, подогретый в чайнике, застывал в жестяных тарелках прежде, чем мы успевали съесть его, наши шубы покрывала белая изморозь, хотя мы сидели всего в нескольких футах от огромного пылающего костра. Металлические тарелки, ножи и ложки обжигали голую руку при прикосновении почти так же, как если бы они были раскалены докрасна, а вода, пролитая всего в четырнадцати дюймах от огня, замерзла за пару минут. От наших собак шел пар, и даже от голой руки, вытертой насухо, шли тонкие струйки тумана, когда она оказывалась на воздухе. Мы никогда раньше не испытывали такой низкой температуры, но не очень страдали от этого, если не считать холодных ног, а Додд заявил, что при хорошем костре и жирной пище он не побоится попробовать и на десять градусов ниже. Больше всего в Сибири страдаешь от ветра. Свежий ветер при тридцати градусах ниже нуля очень утомителен, а штормовой с температурой -40 почти непереносим. Сильный холод сам по себе не особенно опасен для жизни. Человек, который съест сытный ужин из сушёной рыбы и сала, оденется в северную одежду и залезет в толстый меховой спальный мешок, может провести ночь на улице при температуре и -55 градусов без какой-либо серьёзной опасности, но если он устал от долгого путешествия, если его одежда промокла от пота или у него недостаточно еды, он может замёрзнуть до смерти и при -15. Самые важные правила для арктического путешественника: есть много жирной пищи, избегать перенапряжения и ночных путешествий, и никогда не допускать обильного потоотделения от интенсивных движений ради временного согревания. Я видел, как кочевые чукчи в местности без леса, в мороз, путешествуют весь день с замёрзшими ногами, но не истощают силы, пытаясь согреть их бегом. Они никогда не занимались спортом, за исключением тех случаев, когда это было абсолютно необходимо, чтобы не замёрзнуть. И тогда вечером они были почти так же свежи, как и утром, даже если им не удавалось найти дрова для костра или они были вынуждены из-за непредвиденных обстоятельств путешествовать сутки напролёт. Неопытный путешественник при таких же обстоятельствах в течение дня истощил бы все свои силы, стараясь согреться, а ночью, мокрый от пота и утомлённый слишком интенсивными упражнениями, он почти неизбежно замёрз бы до смерти.