Сергей Безбородов - На краю света

Метеоролог-наблюдатель Безбородов.

Повар Крутицкий.

Три раза ходили мы на поиски шороховского самолета. Искали на ледниках около мыса Дунди, поднимались на ледник у Медвежьего мыса, ходили вглубь острова.

Самолета нигде не было.

Теперь оставалось только одно — отправиться на собаках вдоль южного берега, найти ту высокую черную скалу, на вершине которой, по рассказам Шорохова, стоит сложенный из камней высокий столб-гурий, и уже около этого гурия искать самолет.

Такие гурии всегда складывают в Арктике на приметных мысах, на скалах, в бухтах. Гурии помечают на карге, и они помогают путешественникам ориентироваться во время странствий по безлюдным полярным землям. В гурий иногда закладывают среди камней небольшой запас продовольствия — консервы, сухари, спички, табак, вино, керосин и обязательно кладут записку с указанием, что это за место, где стоит гурий, кем он сложен и когда.

У полярников есть свой закон: брать из гурия положенные туда запасы может только попавший в беду.

Путешественники, которым встречается на пути такой гурий, часто оставляют в его камнях записочки. Так, недавно в одном из гуриев на северном берегу Сибири была найдена записка, положенная сюда чуть не двадцать лет тому назад Роальдом Амундсеном во время его плавания вдоль берегов Сибири на судне «Мод».

И сам Амундсен во время этого путешествия часто искал такие гурии. Вот, например, запись в его дневнике:

«18 ноября Хансен и Вистинг поехали на собаках к мысу Челюскин. Мне очень хотелось узнать, сохранились ли записки Норденшельда, которые он положил в гурий, поставленный им на этом мысе. Но поездка оказалась неудачной. Они действительно нашли гурий, но, к большому разочарованию, никаких бумаг там не оказалось.»

Гурий, о котором рассказывал Шорохов, был, наверное, сложен недавно, кем-нибудь из советских путешественников, так как на наших старых картах Земли Франца-Иосифа никакого гурия на южном берегу острова Гукера не было.

Выходить на поиски самолета надо было как можно скорей.

Пока держатся морозы, с мотором ничего не сделается, а начнутся оттепели, и мотор может испортиться, поржаветь, да и сам самолет может сползти с крутого склона ледника и бухнуться в море.

В субботу 24 февраля Наумыч отдал приказ: готовиться в санный поход.

Экспедиция должна была выступить на следующий день в составе: Руденко, Редкозубов, Савранский и Безбородов. Наумыч решил итти на этот раз без каюров. У Бори Линева после первого похода совсем разболелись и распухли ноги — это давал себя знать старый грипп. А Желтобрюха Наумыч взять не рискнул — больно уж молод.

До глубокой ночи снова никто не спит на зимовке. Наумыч, запершись в своей комнате, пишет инструкцию для Ступинского, которого он оставляет своим заместителем. На огромном полотняном конверте, запечатанном сургучной печатью, написано: «Вскрыть, если я не вернусь до 15 марта». В этом пакете — подробный наказ зимовке, на случай, если с начальником стрясется какая-нибудь беда.

Савранский упаковывает продовольствие — нам нужен запас не меньше чем на десять дней. Я выбираю малицы и спальные мешки, Редкозубов спешно переделывает печку. Во время похода Горбовского в ней обнаружились некоторые конструктивные недостатки: большая кастрюля своим дном глушила пламя горящего примуса.

Все остальные зимовщики, кто как может, помогают нам.

Боря Линев и Желтобрюх отобрали и заперли в салотопке собак для нашей нарты.

Арсентьич приготовил в дорогу питье и разлил в наши термосы. Вася Гуткин по радиосигналам выверил наши часы.

Только поздно ночью я вернулся в свою комнату. Если позволит погода, мы выступим завтра, с рассветом. Значит, я должен сейчас приготовить и уложить все, что нужно в дорогу.

Я уже решил: я надену пару холодного белья, теплую рубаху, меховые штаны, шерстяные чулки, меховые носки, валенки, два свитера и норвежскую суконную рубаху. В рюкзак я кладу: еще пару шерстяных носков, меховые чулки, шерстяной шарф, меховую рубаху, толстые шерстяные варежки, кожаные финские рукавицы, моток крепкого шнура, «кошки» для ледников, записную книжку, два карандаша и термос.

Когда все это наконец уложено в мешок, а моя походная одежда проверена и аккуратно разложена на стуле, я быстро раздеваюсь и ложусь спать.

За стеной тихо, ветра как будто нет, барометр весь день стоял высоко. «Может, нам повезет, и завтра будет хороший день», — думаю я, засыпая.

Но нам не повезло. Утро настало пасмурное, ветреное, туманное. Даже собаки попрятались под крыльцом бани, в ангаре, под навесом «Торгсина». На пустынном берегу целыми тучами носится сухой мелкий снег. Ветер рвет на длинные ленты серый, жидкий дым печных труб.

У салотопки кипит работа: мы пакуем нарту. На самый низ нарты мы расстилаем палатку, так чтобы ее краями можно было потом закрыть весь наш скарб, и укладываем вдоль нарты пять длинных шестов — это стойки палатки. Сверху мы кладем свернутые мехом внутрь четыре оленьи шкуры. На шкуры — четыре спальных мешка, на метки ставим большой ящик с печкой, с консервами, с бидонами керосина. Рядом с большим ящиком мы устанавливаем маленький ящик — в нем примус и бутылки бензина, — а поверх всего кладем мешок нарубленного большими кусками медвежьего и нерпичьего мяса для собак, мешок шоколада, мешок сухарей, мешки и банки с рисом, солью, сахаром, чаем, какао, табаком, папиросами, спичками.

Все это мы укрываем большим куском прорезиненной материи — это пол для нашей палатки. Потом мы поднимаем разостланные по снегу края палатки и со всех сторон укрываем, укутываем воз. Крепкой веревкой, захватывая петлей каждый колышек полозьев, мы тщательно, накрепко увязываем нарту.

Сверху мы наваливаем еще малицы и тоже привязываем их веревками. Но привязываем так, что стоит только распустить один узел, и малицу можно достать, не развалив всего воза. А с самого верха, тоже легким узлом, привязываем винтовку и подсумок с патронами, по бокам нарты укрепляем маленькую походную лопаточку и топор.

Наконец укладка кончена.

Вокруг нарты толпится вся зимовка. Стучинский в вязаной лыжной шапочке, отогревая нос рукавицей, все расспрашивает Наумыча, как бинтовать Шорохову ноги, мазать ли на ночь или лучше поутру, когда топить баню и можно ли без нас начинать новый свиной окорок.

Посиневший от ветра и холода Романтиков, с прозрачной капелькой, висящей на кончике носа, стоит у самой нарты и, держа меня за пуговицу, снова и снова долбит, чтобы в отсчеты походного барометра я не забывал вносить поправку на температуру.