Жан-Кристоф Руфин - Бессмертным Путем святого Иакова. О паломничестве к одной из трех величайших христианских святынь [litres]

От монастыря дорога идет, петляя по горам. Оттуда открывается вид на всю окрестность и аббатства, а на дне зеленой долины они выглядят местом, где царят мир и согласие. Поднявшись на гребень горы, путник снова видит автомагистраль, по которой катят грузовики. После того как святой монастырь Вальдедио скрылся из моих глаз, я зашел позавтракать в ресторан для шоферов-дальнобойщиков и фермеров.

В большом зале был невероятный шум. За всеми столиками шли оживленные разговоры; собеседники орали хриплыми голосами. Их красные лица разгорелись от вина, которое явно лилось здесь потоком. Меню дня предлагало сумасшедшее количество калорий в заманчивых формах – закуски из свинины, овощи, утопленные в майонезе, несколько видов мяса, поджаренного на гриле и политого собственным жирным соком. Никто не обратил внимания на паломника, который сел на свободное место у двери. Глаза блестели, полные рты широко раскрывались, чтобы охватить губами новые порции пищи или выпустить наружу взрыв смеха, густого, как здешние соусы.

Две довольно молодые официантки, толстушки в короткой одежде, пытались ходить между участниками этой трапезы. Подносы с заказами они держали очень высоко над головами, чтобы какой-нибудь пьяница случайно не опрокинул посуду с едой. Но, поступая так, они оставляли незащищенными свои мягкие места, и мужские ладони весело гуляли по этой территории. Ладони, хотя были шершавыми и черными от отработанной смазки, нежно скользили по мясистым контурам крупов ресторанных служанок. Другие, более своевольные или хуже контролировавшие себя под влиянием алкоголя, нажимали на эти округлости, щипали их, а иногда даже заставляли их звучать с помощью шлепков. Шлепки были такими звонкими, что перекрывали рев голосов. Официантки вскрикивали, отчего всеобщее веселье только усиливалось. В какой-то момент одна из них набросилась на посетителя: должно быть, он нарушил неписаные правила игры и позволил своим пальцам прогуляться вне разрешенных границ. Девица громко кричала, а развеселившийся мужчина мешал ей выйти из того угла зала, куда она принесла поднос с едой. Во время этой перебранки другие едоки, находившиеся сзади несчастной девицы, трусливо нападали на ее ягодицы, и это заставляло ее поворачиваться к ним лицом.

Эта сцена была грубой, дикой, невероятно первобытной, но в то же время от нее веяло каким-то звериным вакхическим весельем, языческой радостью. Я находился за тысячу километров от монастырской тишины и от небесных голосов, которые недалеко отсюда пели псалмы под покрытыми чистым золотом ветвящимися узорами. Это соседство на мгновение позволило мне представить, какую отчаянную борьбу христианское духовенство с его пышными обрядами и моралью в течение веков вело против языческой основы народной души. Церковь стала царствовать над людьми, заставила их признать ее власть, могущество и славу, но не изменила глубинную природу человека. Возник даже своего рода симбиоз между мирным спокойствием, которое завещал людям Христос, символическим поводом к которому был уход монахов из общества, и разгульными нравами народа, его простыми и грубыми страстями. Мирянам было разрешено наслаждаться плотскими удовольствиями, пищей и вином, но в обмен на это они должны были выполнять грубую работу – трудиться и размножаться. Таким образом, аббатство с его монахами и трактир с его служанками в течение веков были прочной, хотя и странной парой, которая продолжала жить и сегодня в этом углу сельской Испании.

Только один элемент общей картины не совмещался с этой парой, и это был я. Когда я обращался к официанткам уважительно и говорил с ними мягким голосом, оставляя ладони спокойно лежать на столе, они вовсе не были мне благодарны за вежливость, а, наоборот, смотрели на меня с презрением. А потом они, смеясь, отворачивались от меня к тем, кто щипал их за ягодицы.

Сначала это меня удивляло, но, поразмыслив, я пришел к заключению, что такая реакция была вполне естественной. Люди вроде меня, одинаково далекие и от религиозного рвения монахов, и от грубых вожделений, появились на свет во время крушения христианского порядка. И что еще хуже, они и есть причина его крушения. Борясь против верховенства религии, эти люди со свободной совестью создали нового, гордого человека, который будто бы свободен и от веры с ее правилами и таинствами, и от примитивных инстинктов, грубых вожделений и власти силы.

Эти современные люди так размножились, что заменили власть церкви властью своих орудий – науки, средств массовой информации, финансов. Они уничтожили старый порядок. А при новом порядке больше нет места ни крестьянам, ни монахам. Эти официантки лишились своего мира из-за таких людей, как я. Я не считал, что заслуживаю их презрения, но все же понимал их.

На протяжении всей этой стадии Пути я снова и снова повторял свои духовные опыты – посещал каждый алтарь, стоявший у дороги, ходил на вечерние богослужения в часовнях и церквях. Таким образом я смог оценить, в каком состоянии сейчас находится маленький мир христианства, особенно в Испании.

Воскресные мессы еще собирают много народа, но вечерние богослужения привлекают только очень старых людей. Кажется, что священник выполняет обряд лишь для них одних. Я видел, что несколько духовных лиц трудились вполсилы: их явно раздражало, что они зря растрачивают свой талант перед такой жалкой публикой.

В некоторых местах религиозный пыл по-прежнему силен, несмотря на то что церкви пусты (или благодаря этому). Я помню один вечер в Стране Басков. В сырой церкви, украшенной простыми крестами из кованого железа, довольно молодая женщина произносила «аве Мария» с раскатистым «р», и остальные молящиеся отвечали на этот звук хриплыми голосами, которые гремели, как каменная лавина. По мере того как повторялись простые слова этой короткой молитвы, в церкви возникло и усиливалось какое-то напряжение. Казалось, она была полна духовной энергии, несмотря на малое число собравшихся верующих. Когда же священник наконец появился на хорах, у одних это вызвало глубокое волнение, а у других – настоящий катарсис.

Паломник, двигаясь от одного культового места к другому, вонзается в местное христианство, как бур в землю, попадает в разные его слои и видит разрез всего геологического профиля христианской религии в этом краю.

В роскошных соборах он встречает элиту духовенства – самых святых или самых ловких священников. Эти служители церкви сумели причалить к удобной пристани. До пурпурной мантии кардинала им еще далеко, но они уже добыли себе весьма доходные должности, удобные епархии, самые лучшие приходы. Противоположность им – духовенство из отдаленных деревень, которое с трудом выживает в нищете и само очень близко к тем языческим нравам, против которых обязано бороться. Именно среди этого люмпен-духовенства можно наблюдать примеры вредного действия бедности, тесноты и искушений. На нищих священников иногда дурно влияют те страдания, которые они несут на себе, словно следы ран Христовых на теле. На мой взгляд, священника некомпетентного, иногда священника-пьяницу, а может быть, и священника-прелюбодея можно если не оправдать, то по меньшей мере осудить не слишком строго, если он один из этих бедных деревенских пастырей. Пороки для них – не привилегии богача, а скорей, редкие радости, утешающие их в нищенской жизни. Они похожи на героя Грэма Грина, а не на персонажей Барбе д’Оревильи. (В романе Грэма Грина «Сила и слава» главный герой – бедный деревенский священник, совсем не смелый по природе. Он постоянно напивается и имеет маленькую дочь от сожительницы-крестьянки. Но когда власти приказывают всем служителям церкви покинуть тот край, где он живет, и заочно приговаривают к смерти тех, кто ослушается, он единственный остается, чтобы нести утешение крестьянам, таким же беднякам, как он. В конце концов его расстреливают. Жюль-Амеде Барбе д’Оревильи – французский писатель и литературный критик XIX века, один из законодателей моды своего времени, автор романов и рассказов. Его жизнь была полна противоречий. В юности был либералом и атеистом и считал, что религия только усложняет жизнь. В зрелом возрасте стал крайним католиком, однако в годы своей религиозности часто писал на рискованные в смысле приличий темы. Некоторые его книги этого времени вызвали протест церковных кругов. – Пер. )