Жан-Кристоф Руфин - Бессмертным Путем святого Иакова. О паломничестве к одной из трех величайших христианских святынь [litres]

Меня охватила странная ласковая радость. Больше ничего не болело: пройденные сотни километров закалили меня. Желания уменьшились в размере быстрей, чем похудел я сам: они сжались до нескольких простых хотений. Некоторые из них – а именно желание есть и пить – удовлетворить было легко. Лишь одно было почти неосуществимым, но я примирился с ним: это было желание спать. Я начал ощущать присутствие в себе чудесного спутника – пустоты. Мой ум больше не создавал образов и не рождал ни одной мысли, тем более проекта. Мои знания, если я их имел, исчезли в его глубине, и я не чувствовал никакой необходимости пускать их в ход. Когда видел пейзаж, мне не приходило на ум, что он, может быть, похож на Корсику или на какое-то другое знакомое мне место. Все, что я видел, было для меня ослепительно новым, и я воспринимал сложность мира мозгом, который стал таким же простым, как мозг рептилии или жаворонка. Я был новым существом: освободился от груза памяти, желаний и честолюбивых стремлений. «Гомо эректус», но особой разновидности, которая ходит. Крошечный на огромном пространстве Пути, я не был ни собой, ни кем-то другим, я был лишь машиной, которая движется вперед, – самой простой машиной, которую можно себе представить. Целью и содержанием ее хрупкого короткого существования было ставить одну ногу впереди другой.

И тогда Астурия показала перед моими открывшимися глазами все свои прелести. Эти великолепные дни были нескончаемым торжественным шествием диких долин и величественных горных хребтов, нетронутых деревень и дорог, словно прочерченных на склонах гор ласкающей рукой Бога.

Эти часы пути были зелеными, как альпийские пастбища, а ночи были синими, как небо цвета стали, накрывавшее эти пейзажи. Чистота ручьев, поивших меня, когда я чувствовал жажду, мягкость и белизна хлеба в деревнях, волнующая душу нежность ветра, который просовывает свои пальцы в жесткие от пыли волосы странника-пешехода, – все это властно вошло в меня без посредства мысли, без малейшего намека на какое-либо чувство, нетерпение или сожаление.

Я проходил через леса и поднимался на перевалы, перешел по плотине через черную воду и встретил огромные орреос, стоявшие на холмах как сказочные четвероногие звери. Я шел в полной скрипа тени гигантских ветряных двигателей и спал на вершинах скалистых утесов, которые были окружены огромными пропастями, поросшими хвойными деревьями и зелеными дубами.

И вот среди этого великолепия Путь доверил мне свою тайну – открыл мне свою истину, которая сразу стала моей. Поход в Компостелу – не христианское паломничество, а нечто гораздо большее или гораздо меньшее в зависимости от того, как человек воспринимает это открытие. В сущности, Путь не принадлежит никакому культу, и, говоря правду, человек может вложить в него любое содержание, какое пожелает. Если обязательно, чтобы это странствие было связано с какой-нибудь религией, то ближе всего оно находится к самой нерелигиозной из них – к той, которая ничего не говорит о Боге, но позволяет человеку приблизиться к Нему. Путь в Компостелу – буддийское паломничество. Он освобождает человека от тревог, вызванных мыслями и желаниями, избавляет ум от всего суетного, а тело от всех страданий, снимает с предметов и явлений жесткую оболочку, которая окутывает их и отделяет от нашего сознания, настраивает человеческое «я» на резонанс с природой [2] Возрождение этого паломничества в наши дни и его огромная популярность отчасти объясняются этим недоразумением. Современная мифология Пути с его бесчисленными маршрутами, напоминанием о «толпах» средневековых паломников и идеалом бедности была создана христианами, но нашла отклик далеко за пределами католического мира. Это паломничество хорошо согласуется с современной духовностью – более синкретической, с более подвижными границами и гораздо меньше сжатой рамками церкви. Среди тех, кто отправляется в путь по маршрутам, ведущим в Компостелу, многих влекут ценности отказа от роскоши, единения с природой и раскрытия себя, которые, несомненно, полностью отсутствовали у первых паломников. Это больше постмодернистское странствие, чем христианское. Можно предположить, что, если бы путь в Компостелу был предложен другой религией (по образу азиатских и восточных паломничеств), они все равно пошли бы по нему… Это доказывает (если нужно доказывать), что нам нет необходимости искать в восточных религиях духовное содержание, которого нет в христианской. Далай-лама не упускает ни одного случая напомнить западным людям, которые хотят принять тибетский буддизм, что они могут также – и в первую очередь – черпать духовность из христианских источников. .

Как любое посвящение, Путь проникает в душу через тело, и трудно поделиться своим знанием о нем с теми, кто не проделал то же самое. Некоторые, вернувшись из этого путешествия, не сделают такие же выводы. Моя цель – не убедить, а лишь рассказать, чем было это путешествие для меня. Я хотел бы сказать об этом короткой фразой, которая смешна лишь на первый взгляд: когда я отправился к святому Иакову, я не искал ничего, но нашел нечто.

Это новое состояние не означает одиночества. Совсем наоборот: компостельский паломник, достигший этой стадии, склонен идти навстречу людям так же легко и даже естественно, как он общается с природой. Он делает это, как и все остальные свои дела, без желаний и замыслов на будущее, без иллюзий и задних мыслей. Самые лучшие встречи в пути были у меня именно тогда, когда я находился в этом состоянии.

Должен вам сказать, что мое новое состояние приняло больше философскую, чем религиозную форму. Я вдруг интуитивно почувствовал, что фаталист из романа Дидро не зря носит имя Жак – французский вариант имени Иаков. Мне приятно было ощущать себя наивным и невинным простаком, как молодой кавалерист, который с удивлением смотрит на мир и раз за разом повторяет изречения своего капитана. Я с улыбкой повторял про себя восхитительное начало этого романа:

«Как они встретились? – Случайно, как встречаются все люди. Как их звали? – Разве это для вас важно? Откуда они шли? – Из самого близкого к этой точке места. Куда они шли? – Разве кто-нибудь знает, куда он идет? Что они говорили? – Хозяин не говорил ничего, а Жак говорил, что его капитан говорил, что все, что происходит с нами, хорошее и плохое, написано наверху».

В таком состоянии я теперь шел вперед, и благодаря хорошему расположению духа, которое оно во мне рождало, был способен воспринимать новое и быть открытым для других людей.

Символом нового Пути для меня стал монастырь Корнеллана, где я оказался в конце долгой дороги. Перед этим я прошел через Градо – город, который стоит на возвышенности и в котором происходит очень оживленная ярмарка. Она занимала все площади и улочки старого квартала. Миновав прилавки, ничего не купив, с глуповато-счастливой улыбкой на губах жадно любовался всем, но без вожделения. Потом я сел за столик в кафе на маленькой площади. Было очень жарко, и площадь была полна людей – испанцев, которые пришли туда целыми семьями.