Сьюзен Флетчер - Путешествие белой медведицы

— Артур, — обратился ко мне доктор, — это Уильям де Боттон. Король назначил его смотрителем менажери́и [12]  Менажерия — так называли зверинец. . Он хочет поговорить с тобой.

Почему он хотел поговорить со мной, я не знал. И что это за слово такое — менажерия?

Судя по всему, мужчина заметил недоумение на моём лице, потому что пустился в долгие рассуждения на французском, обращаясь ко мне и доктору по очереди.

— Насколько я понял, — объяснил доктор, — в Лондонском Тауэре содержится несколько животных — редких животных, не только медведица. В основном все они — дары английскому королю от заморских государей. Мастер де Боттон узнал о тебе от стражника у ворот и разыскал нас.

Смотритель повернулся и обратился напрямую ко мне. Теперь он выглядел ещё более озабоченным — казалось, просил меня о чём-то. Хотя я не мог понять ни слова, я догадывался, что он хотел сказать.

Случилась беда, беда с медведицей!

Вышла неловкая ситуация: мастер де Боттон недвусмысленно заявил, что хотел бы ненадолго задержаться и поговорить с нами, а у нас не оказалось для него даже стула, однако доктор всё же убрал со скамьи сундук с лекарствами и предложил ему сесть. Мы же устроились на койке и вопросительно уставились на смотрителя.

Мастер де Боттон был похож на кузнечика: когда он сел на скамью, его острые колени оказались гораздо выше сиденья, а худые длинные ноги слегка дрожали от сдерживаемого волнения. Он был младше доктора — возможно, разменял четвёртый десяток. Его кисти и ступни показались мне необычайно большими, как у щенка крупной породы, которому ещё расти и расти. И, несмотря на щегольской наряд, от мастера де Боттона пахло животными — сеном, навозом и шерстью.

Он начал свой рассказ, а доктор переводил.

Медведица угасала. Она не ела, не ходила, не рычала. Просто лежала на полу клетки с открытыми глазами: не ухаживала за собой, не принюхивалась, не проявляла никакого интереса к окружающему миру. Смотритель не раз наблюдал такое поведение у диких животных в неволе, и многие из них, по его словам, вскоре умирали.

В моём сердце снова будто открылась рана.

До смотрителя дошли слухи, что между мной и медведицей есть особая связь. Я кивнул. Это действительно так, но…

Я вспомнил её лёгкую грациозную походку, когда она бежала по широкому лугу; как радостно она плескалась в болотной воде и грязи; как нырнула в холодную реку и всплыла с трепещущей рыбой в зубах. Пусть и недолго, но тогда она была свободна.

Смотритель говорил, что пытался накормить её всеми возможными видами рыбы, предлагал даже телятину и свинину. Это не помогло, и он обратился к королевскому посланнику; тот сообщил, что белые медведи в основном питаются тюленями. Было решено отправить за добычей охотника, но он ещё не вернулся, а медведица тем временем продолжает чахнуть.

Наш гость ненадолго умолк, посмотрел прямо на меня и продолжил рассказ уже с мольбой в голосе.

Доктор перевёл:

— Мастер де Боттон спрашивает, что ещё она ела, когда была с тобой. Может, он попробует предложить ей то же самое.

Мне хотелось скрестить руки на груди, чтобы удержать разбитое сердце, но усилием воли я заставил себя не шевелиться.

— На корабле она ела только треску. А когда мы были на свободе, мне вообще не приходилось её кормить. Я видел, как она ела рыбу, яйца диких птиц и ягоды.

Доктор перевёл мои слова для смотрителя, а потом снова обратился ко мне:

— А как ты… заставлял её есть, когда она была в клетке?

— Никак, — ответил я. — Она ела по собственной воле.

Смотритель внимательно посмотрел на меня, попытался улыбнуться, но получилось не совсем искренне.

Я обратился к доктору.

— Скажите, чтобы он пел для неё. Что она любит, когда ей чешут за ушком. Скажите, чтобы зарывал пальцы глубоко в шерсть и доставал прямо до кожи.

С сомнением посмотрев на меня, доктор всё же перевёл; смотритель, казалось, был поражён услышанным. Он задал вопрос; доктор ответил и снова повернулся ко мне.

— Смотритель чрезвычайно удивлён, что она позволяла раньше к себе прикасаться. Сейчас она подаёт признаки жизни только тогда, когда кто-то пытается подойти: рычит и скалится.

Значит, она там совсем одна; никто ей не поёт и не чешет за ушком.

На мои глаза навернулись слёзы.

— Ах, — вздохнул смотритель.

Переводить это было не нужно. Мастер де Боттон наклонился вперёд и задал мне вопрос.

Доктор сделал глубокий вдох и ничего не сказал.

Я схватил его за руку.

— Что он сказал?

— Послушай, Артур. Ты не можешь оставаться в Лондоне, пока медведица соизволит поесть: это может случиться через месяц, или год… или никогда.

Во мне медленно разгоралась надежда.

— Что он сказал?

— Он спрашивает… — нехотя начал доктор, — спрашивает, не мог бы ты навестить медведицу и убедить её поесть. Но…

— Да! — радостно согласился я. — Скажите, что я согласен!

— Я скажу ему, — возразил доктор, — что мы всё обсудим сегодня вечером и сообщим наше решение завтра, подойдя к воротам крепости.

Когда смотритель ушёл, доктор принялся увещевать меня:

— Ты же решил вернуться в Норвегию, сынок. Ты не можешь позволить медведице управлять твоей жизнью.

— Но ей больше никто не поможет!

— Ты слышал, что сказал смотритель. Некоторые животные не могут жить в неволе, что бы мы ни делали. Мы не знаем, почему у неё был хороший аппетит: может быть, дело вовсе не в тебе, а в путешествии по морю.

— Да, но…

— Артур, послушай! Кто знает, когда отправится следующий корабль в Норвегию? Ты уже взрослый. Тебе нужно определиться, найти своё место в этом мире и начать путь во взрослую жизнь.

— Думаете, я сам не понимаю? — возразил я.

Я так долго хотел хоть что-то значить для этого мира. Никому не было до меня дела в поместье отчима, и теперь я лишился земель в Уэльсе, принадлежащих мне по праву рождения. Доктор предложил мне ещё один путь… но медведица нуждалась во мне. Она была мне другом, когда я нуждался в ней, и после всего, что мы пережили вместе, мы были связаны. Просто никто этого не понимал.

— Это королевская медведица, — сказал я. — Помните, вы сами мне говорили? Подарок короля Хокона. Вы сказали: если с ней что-то случится, про нашего короля будут думать плохо.

— Но ты больше не несёшь за неё ответственность, — произнёс доктор.

— Если больше никто не может уговорить её поесть, то несу.

И тут меня осенило: доктор спорит со мной от отчаяния. Ведь он по большому счёту тоже больше не отвечал за меня и всё же оставался рядом: кормил и одевал, добился пропуска на корабль в Норвегию, предоставил крышу над головой — и платил за всё это из своего кармана. Он делал так не из чувства долга, а по велению сердца. Как и я делал всё для медведицы.