Изабелла Эберхард - Тень ислама

Один из них, бородатый и широкоплечий детина в большом белом тюрбане, немилосердно, не обращая внимания на товарищей, колотит в марокканский тамбурин. Другой, слепой, играет на свирели. Подавшись всем телом вперед, раскачиваясь и вращая мутными белками своих потухших глаз, он точно плачет или жалуется кому-то на свою судьбу, и его камыш выводит нежные и грустные звуки, вызывающие у слушателей вздохи сочувствия. Третий — гусляр, аккомпанирует слепому.

Застрявшие на базаре и бродившие по поселку бени-гилы вламываются толпой в кофейню. Неуклюжие и громоздкие люди пустыни с удивлением смотрят на столы и скамьи.

Однако, они улыбаются — они гордятся успехом своих соплеменников у «м’цана» [10] Презрительное слово, которым южные марокканцы называют туземцев Алжира, которых они считают отступниками. .

Возле музыкантов на полу стоит поднос, на который слушатели бросают медные и серебряные деньги. При каждом звуке упавшей монеты играющий на тамбурине нараспев благословляет великодушие жертвователя.

Но бени-гилы довольствуются тем, что поощряют музыкантов своими позами и одобрительными возгласами. Лишь изредка кто-нибудь из них решится бросить на поднос копейку, долго роясь перед этим в своей «цабуле» (красном комканом мешочке, носимом кочевниками.

Но вот один из кочевников, совсем юный, у которого, очевидно, не выдержало сердце, встает и, приставив к груди суковатую палку, начинает медленный танец.

Среди арабов слышится смех — по жесту с палкою в танцоре узнали пастуха.

Опоясанный красно-зеленою «фута» содержатель кофейни ходит с подносом вокруг посетителей и каждый раз громко произносит имя гостя, заказавшего чай, призывая на него благословение Подателя.

После короткой лунной ночи, проведенной на циновке перед мавританской кофейней «Махцен», в ксаре Бени-Унифе, я просыпаюсь с тем легким опьянением, которое я испытываю обыкновенно после сна на дворе, под открытым небом.

Присев на камень у дороги, я ожидаю моего спутника Джилали, туземного кавалериста, который должен проводить меня в Бехар.

Путешествие к группе этих оазисов интересует меня до такой степени, что вся скука, начинавшая овладевать мною в Аин-Сэфре, проходит сама собою, и я чувствую себя спокойною и счастливою.

Начинающийся летний день обещает быть прекрасным. На небе ни одного облачка, над пустыней ни одного пятнышка тумана. Легкий ветерок, дующий с вечера, унес пыль и испарения. На востоке уже занимается заря. На темнеющем западе виднеется бледный лик заходящей луны.

А вот подъезжает и мой спутник. Я сажусь на свою белую кобылицу, и мы поворачиваем наших лошадей в сторону умирающего светила.

Джилали — рослый парень с добрым и открытым лицом кочевника племени трафи. Он предупредителен и расторопен и будет хорошим товарищем по путешествию.

Мы едем по усеянной черными камнями долине, между позолотившимся уже солнцем Джебель-Грузом и низкими холмами Гара.

Направо, у входа в глубокое ущелье Груза, виднеется небольшая пальмовая роща оазиса Мелиа с ее обильными водою сегиям [11] Оросительные канавы. и прозрачными прудами.

В прошлом году спасавшиеся от преследования банды грабителей учинили большой дебош в этих садах, покоящихся сейчас безмятежным утренним сном.

По мере того, как мы удаляемся от бесплодного Бени-Унифа, пустыня несколько меняет свой вид. То здесь, то там из песчаной почвы выскакивают отдельные кустики альфы, расползающейся иногда в довольно широкие темно-зеленые пятна. Чаще встречаются высохшие русла ручьев, поросшие густым кустарником. Большие мастиковые деревья отбрасывают на красную землю свою круглую тень…

…Облако пыли надвигается на нас с запада, навстречу ветру.

Это одна из рот Иностранного легиона, возвращающаяся с юга. Сильно загорелые и покрытые пылью белокожие и большею частью светловолосые люди громко поют свои немецкие или итальянские песни.

На арбах обоза лежат больные.

Взобравшись высоко, поверх багажа, они с угрюмым равнодушием страдающих лихорадкою смотрят на однообразие пустыни, мысленно рассчитывая время, когда они прибудут в Бени-Униф, откуда их повезут по железной дороге в госпиталь в Аин-Сэфру.

Спустя час мы встречаем другой маленький арбяной транспорт, конвоируемый стрелками.

Конвоиры сняли с себя мешки и ружья и, положив их на телеги, шагают рядом с мулами с видом людей, вышедших на прогулку.

Вот прошли и они, и вокруг нас снова безмолвие пустыни.

Время от времени Джилали заводит песню, но не кончает ее.

Солнце светит нам в спину; дующий сзади ветерок заглядывает иногда в лицо; жара не утомительная. Мы чувствуем себя хорошо, и у нас нет желания разговаривать.

И это всегда так на пустынных дорогах юга. Долгие часы проходят без печали, без скуки, неся с собою умиротворяющее спокойствие, при котором можно жить молчанием… Я никогда не жалела на одного из этих потерянных часов.

Путешествовать верхом — это значит не думать, а видеть следование одного предмета за другим и находить смысл своей жизни в измерении пространства. Простота и однообразие медленно развертывающихся картин природы способствует тому, что мы сами мало-помалу освобождаемся от наших внутренних складок и проникаемся чувством легкости и душевного спокойствия, чего не может, конечно, доставить паровое передвижение своим лихорадочно торопящимся путешественникам.

Когда, изнуряемые жарою, наши лошади лениво переставляют ногу за ногу, я замечаю самую мелкую неровность почвы, и она запечатлевается у меня, как необходимая деталь картины.

Это и есть то здоровое состояние духа, которым когда-то обладали все человеческие расы и которое длится еще рядом с нами в крови кочевников.

В Алжире, глядя на европейцев, стремящихся в один и тот же час, по одному и тому же направлению для того, чтобы сбиться в одну кучу или же бродить вокруг музыки по бульвару, я чувствовала в своей душе что-то неприятное и унизительное для человека. Мне казалось, что лучше пасти баранов, чем составлять одно целое с толпою.

В этих словах нет ни гордости, ни романтизма. Я живу жизнью пустыни так же просто, как погонщики верблюдов, сохары, или туземные наездники, мохацни.

Я всегда была проста и в этой простоте находила глубокое утешение, которым никогда не обманывала себя.

Когда я спала на открытом воздухе, под прекрасным небом Южного Орана, я чувствовала, как мое тело насыщалось энергией земли. Грубая, чисто животная сила заставляла меня вскакивать до зари и, оседлав мою кобылу, двигаться прямо перед собою, не утруждая себя никакими размышлениями. Я не хочу ни изобретать, ни открывать ничего. Я вижу остановки по пути и считаю их незначительными подробностями… В этой каменистой стране, лишенной зелени, существует нечто, именуемое временем. Восход и закат солнца — это великолепно обставленные и полные глубокого смысла драмы.