Расмус Раск - Заметки о России

Кроме него и Гиппинга я общался с профессором Грефе, который хотя не вполне из моего мира, но был ко мне очень добр и пригласил обедать у него по воскресеньям, чем я часто пользовался. У Грефе, профессора греческой словесности, я встретил одного немца, г-на фон Гётце, который служил в Департаменте духовных дел [571]под началом статского советника Тургенева. Он кичился знатностью и плохо обращался со своим эстляндским крепостным слугой, чтобы приучить его к рабству. Впрочем, он хотел быть со мной любезным и познакомил с г-ном фон Кёппеном, немецким ученым из Харькова, секретарем в Человеколюбивом обществе [572], куда у меня было письмо от профессора Кастберга, заведующего Школой для глухонемых в Копенгагене, которого я встретил в Стокгольме. Этот фон Кёппен был занимательный и способный молодой человек, и я к нему часто заходил. Однако самая большая дружеская услуга, которую он мне оказал, состояла в том, что он познакомил меня с русским по происхождению ученым Иваном Николаевичем Лобойко из Харькова, который говорил достаточно хорошо по-немецки и мог давать мне уроки русского.

С этим превосходным жизнерадостным молодым человеком, не без хороших познаний и воспитания и с благородным сердцем, у меня вскоре началась тесная дружба. Он всей душой стремился к изучению северных литератур и хотел также выучить датский. Мы разделили наше время таким образом, что через вечер он давал мне урок и через вечер я ему, но из всего этого получились почти только одни разговоры или беседы о северной литературе и о скандинавах, так что мое обучение русскому шло медленно. Он и не был большим знатоком собственного языка, но во время наших занятий русским языком копил наблюдения и пробовал выводить гипотетические правила. Он не мог порекомендовать мне и хорошие пособия, так что практически один я занимался преподаванием, что всегда было мне крайне интересно.

Гиппинг порекомендовал мне и помог купить словарь Гейма [573]и хрестоматию Греча [574], где только недоставало ударений. Он познакомил меня с немецким купцом из Лифляндии г-ном Шиллингом, [работавшим] у его [575]свойственника, французского купца г-на Бультоса [576], у которого здесь в городе большой магазин.

Этот Шиллинг говорил по-русски чрезвычайно хорошо и должен был мне с этим помочь, так как у Гиппинга дело продвигалось вяло. Он одолжил мне русские прописи, академическую грамматику [577]и очень легкую книгу для школы о должностях человека [578], по которой он начал мне преподавать. Но так как у него совсем не было знаний ни о немецкой, ни о русской грамматике, то он не мог правильно и понятно переводить на немецкий, хотя сам понимал все очень хорошо; поэтому не было большого толка и в этом преподавании, за которое я должен был платить уроками английского. Так что я был рад, что смог избавиться от этой обязанности, когда познакомился с Лобойко, так как это отнимало много времени.

Потом он стал учиться английскому у француза Юэ, который побывал в Англии и у которого я потом пытался брать уроки французского. Однако я сохранил с ним знакомство и дружбу, а в общем он был скорее купцом и по образу мыслей, что показал даже в отношении Гиппинга.

Мы вместе, одной компанией осмотрели знаменитый и богатый Невский монастырь, который находится в конце длинной улицы, называющейся Невским проспектом.

Гиппинг дважды сопровождал меня к Уварову, действительному статскому советнику, президенту Академии наук и попечителю Петербургского учебного округа, но я его не застал. В конце концов я хотел передать свое рекомендательное письмо от профессора Арндта [579], но все же пока письмо придержал, чтобы с ним лично поговорить в другой раз, когда буду его передавать. Сам он попросил профессора Грефе прийти со мной к нему в определенный вечер, тот с трудом меня разыскал у Бергмана, я был готов, но тем временем он узнал, что встреча отменена и что назначен другой вечер. Я показал ему рукопись своей греческой грамматики [580]и другие мои труды, а в назначенный вечер действительно застал Уварова. Это был скучный визит. Пришел также профессор Френ. Когда мы хотели уходить в половине одиннадцатого, принесли чай. Заходить он меня не просил, я также больше не беспокоил его.

Тем временем я с помощью Гиппинга раздобыл комнату получше у портного Лютера у Шведского кладбища. Так как она не была меблирована, он одолжил мне большую часть необходимого, а именно стол, книжный шкаф, кровать и т. п. Стулья он помог купить, когда их не удалось одолжить у моего товарища по школе, ныне ротмистра Сехестеда, который женат на дочери консула Мейера и в дом которого меня ввел Гиппинг. Чай и кофе я брал у шведа Винберга, золотых дел мастера, жившего надо мной. С его очень любезной семьей Гиппинг был также знаком.

Гартман обещал ввести меня к графу Румянцеву, но когда дошло до дела, он отправил со мной своего слугу, чтобы показать мне дом, который, однако, тому пришлось самому искать. Я передал рекомендательное письмо от абоского губернатора; граф принял меня с сердечной добротой и учтивостью и потом приглашал меня почти каждый понедельник вместе с другими учеными — Кругом и проч.

Он должен был летом ехать в свое гомельское имение на юге. Я воспользовался прощанием, чтобы в письменном виде обосновать необходимость издать на его средства финский словарь, так как его план отправить двух финских ученых исследовать родство между финскими народностями во внутренней части России не осуществился; для этой работы я предложил Ренвалля [581].

Все важные переговоры с графом должны были вестись в письменном виде, так как слышал он чрезвычайно плохо. Я собирался тотчас же ехать из Петербурга далее вглубь России и, таким образом, попрощался с ним окончательно, однако этот план отъезда был нарушен.

Гартман показался мне таким надменным и странным, что я от него отдалился; я также редко заходил к родственникам госпожи Афцелиус, к которым у меня было письмо от Афцелиуса и к которым меня ввел Гиппинг. Зато у Круга я завязал бесценное знакомство с профессором Френом, который недавно прибыл из Казани; он хотел отправиться в Росток на место Тихсена [582], но его удержали в Петербурге. Он работал над арабским словарем [583]и над большим трудом о татарских монетах [584]. Это человек открытого нрава, глубокой учености и большой щедрости.

Когда граф Румянцев вернулся, я сразу благодаря доброй заботе Круга договорился с ним по поводу финского словаря [585].

У него на обеде я познакомился со всеми мореплавателями с «Рюрика». Художника Хориса я еще раньше видел у Лобойко, Коцебу был довольно скучен, молод и неопытен, естествоиспытатель Шамиссо собрал материалы о полинезийском языке, в особенности старые редкие испанские книги; его собственноручные записи показались мне менее значительными. Врач Эшшольц собирал материалы по северным языкам и теперь хотел расспросить одного из двух привезенных алеутов, которого намеревался взять с собой в Дерпт. Но это не удалось, так как его (Маркела) наняли на службу в Американскую компанию. Они [мореплаватели] вскоре разъехались в разные стороны, и результат путешествия в целом вряд ли будет очень значительным.