Жюль Лермина - Тайны Нью-Йорка

Деревня Хобокен расположена на берегу Гудзона, севернее Нью-Джерси.

На краю ее стоял чистенький домик, скрытый в деревьях, как гнездышко птички.

В этом домике жила одинокая женщина, миссис Ламби, она была вдовой и не имела иных родственников, кроме сестры, уже известной читателю миссис Симонс. Она жила здесь с маленьким сыном, девяти лет, на которого не могла надышаться. Однажды миссис Симонс постучалась в ее дверь. Она несла на руках, как драгоценную ношу, маленького пищавшего ребенка… и, когда дверь закрылась, миссис Симонс сказала сестре:

– Маргарита, предстоит сделать доброе дело, поэтому я подумала о тебе и пришла сюда.

– Ты хорошо сделала, сестра.

Миссис Симонс рассказала ей историю Антонии.

Миссис Ламби взяла ребенка на руки, поцеловала его, как умеют целовать только добрые женщины, и спросила:

– А отец?

– Он здесь, за дверью, и ждет твоего ответа.

Миссис Ламби открыла дверь и стала на пороге, держа на руках малютку.

Это и был ее ответ. Лонгсворд подбежал к ней.

– Вы согласны? – спросил он.

– Спросите у него, – произнесла она с улыбкой, – я уверена, что он уже не хочет уходить от меня.

Итак, сын Лонгсворда воспитывался в Хобокене.

В первые дни после смерти Антонии Лонгсворд вынашивал планы мести. Но когда он посмотрел на малютку и вспомнил слова Дана Йорка, то решил возложить свои надежды на правосудие, которое крайне редко, правда, но наказывает злодеев.

Он опять принялся за обычную работу и каждый вечер, несмотря на значительное расстояние между Нью-Йорком и Хобокеном, проводил у колыбели сына.

Когда ребенок засыпал, отец целовал его в лоб, стараясь не разбудить, а затем ехал в Нью-Джерси, где ночевал в гостинице.

В описываемый нами вечер только что пробило десять часов. Лонгсворд поцеловал сына и собрался уходить.

Было очень холодно, непрерывно лил мелкий дождь.

– Право, – сказала миссис Ламби, – на вашем месте я не ехала бы сегодня в Нью-Джерси. Посмотрите, какой туман!

Лонгсворд колебался, ему хотелось бы провести ночь около колыбели сына.

– Притом, – настаивала миссис Ламби, – с некоторых пор тут бродят люди с подозрительными физиономиями. Не цыгане ли это? Или нью-йоркские мошенники замышляют очередной налет на дачи? По правде сказать, я не очень спокойна и была бы очень рада, если бы вы остались.

– В таком случае я останусь, – сказал Лонгсворд. – Я проведу ночь в этом кресле…

Миссис Ламби с материнской заботливостью постлала ему простыни, дала подушки, одним словом, устроила нечто вроде довольно удобной кровати.

– Огня не зажигайте, – прибавила она, – я уже приучила малютку спать в темноте.

Когда все было устроено, миссис Ламби поднялась к себе на второй этаж.

Лонгсворд растянулся в кресле. Печь была теплой, и на ней стояло молоко, которое он должен был дать сыну, когда тот проснется.

Лонгсворд заснул.

Вдруг ему показалось, что он видит что-то страшное… Комната была погружена в глубокий мрак… и вдруг окно озарилось…

Снаружи начал проникать дым.

Лонгсворд вскочил на ноги и мгновенно оделся.

Потом бросился к колыбели.

Малютка заплакал, видимо, жалуясь, что его мирный сон так бесцеремонно прервали. Лонгсворд укутал его в одеяло.

В ту же минуту с улицы послышались крики:

– Пожар! Пожар!

Испуганная миссис Ламби сбежала вниз.

Лонгсворд кинулся к двери. Но в то мгновение, когда он хотел открыть ее, она резко распахнулась, и на пороге возникла грузная фигура.

– Подлец! – выкрикнул Лонгсворд. – Что тебе нужно?

Перед ним стоял Бартон.

В тот туманный вечер он долго ходил вокруг уединенного домика, зная, что миссис Ламби там одна с ребенком, затем собрал немного хвороста и сырой соломы, разложил все около самой двери и поджег. Имитируя пожар, он рассчитывал на то, что миссис Ламби, обезумев от страха, выбежит на улицу, унося ребенка из горящего дома… Дальнейшая задача была довольно простой…

Но вдруг перед ним возник Лонгсворд.

– Возьмите ребенка! – закричал Лонгсворд.

Миссис Ламби схватила ребенка и присела с ним в углу за дубовым сундуком.

Бартон выхватил из кармана револьвер.

То же самое сделал и Лонгсворд.

Бартон выстрелил и отступил во двор. Лонгсворд выстрелил ему вслед. Оба промахнулись. Следующий выстрел Бартона разнес стекло окна. Лонгсворд стрелял из дверного проема. Перестрелка длилась несколько минут. Одна из пуль Бартона отколола кусок дерева от сундука, за которым пряталась миссис Ламби. Лонгсворд выскочил во двор. Противники обменялись еще парой выстрелов, и револьверы смолкли. Кончились патроны. Лонгсворд отбросил уже ненужный теперь револьвер, подхватил с земли камень и бросился к кусту, из-за которого только что прозвучал последний выстрел.

Бартон тоже бросил револьвер. Увидев прямо перед собой разъяренного врага, он бросился бежать.

Толстый Бартон бежал с немыслимой для его веса и возраста скоростью. Его гнал вперед неописуемый страх перед возмездием не только человеческим…

Вдруг послышался жуткий, нечеловеческий крик, до того жуткий, что Лонгсворд замер.

Вглядевшись в темноту, он увидел, что Бартон упал в яму и начал погружаться…

Лонгсворд не мог удержаться от крика… Он все понял…

Бартон упал в яму с известью.

Он погружался все глубже и глубже в вязкую жижу, которая засасывала его словно пасть фантастического чудовища. Вокруг него поднималось нечто вроде дыма… Он уже не кричал. То, что выходило из его горла, было диким, зловещим хрипением. Вот уже исчезают его плечи, шея…

Лонгсворд отвернулся.

И когда он снова взглянул туда, уже ничего не было видно… только в извести зияло небольшое отверстие, которое еще не успело затянуться.

Мы находимся в мрачном городе Франклине, центре нефтяных разработок Пенсильвании.

Кабачок «Капитан Дрок», названный так в честь одного из пионеров добычи нефти в этих краях.

За одним из столиков восседают наши старые знакомые Трип и Моп. Они усердно воздают должное крепкому джину местного производства.

– Что ты скажешь о нашем положении, дружище Трип?

– Гм!

Трип поставил стакан и покачал головой, выражая таким образом некоторое колебание.

– Между нами будь сказано, – произнес он, понурив голову, – я не доверяю…

– Доверие не внушается насильно, – сентенциозно заметил Моп.

– Притом что мы тут делаем? Завтра все это состоится, но у меня в душе нет ни радости, ни спокойствия…

Они чокнулись и выпили.

– Знаешь ли, – начал опять после недолгого молчания Трип, – нам неплохо бы возвратиться к своему настоящему призванию…