Т Габрусенко - Эти непонятные корейцы

На прощание какая-то старушка крепко хлопнула по спине — иди, дескать, и больше не теряйся. Несколько раз мне приходилось попадать в Сеуле в глупую ситуацию — вошла в автобус, а кошелек оставила дома. И ни разу меня не ссаживали — или шофер снисходительно махал рукой и вез дальше, или какой-нибудь доброжелательный пассажир с улыбкой платил за меня.

Такую же доброжелательность и участливость в Корее я ощущала и со стороны большинства знакомых. Тот факт, что я живу за границей одна с маленьким ребенком, располагал их ко мне не меньше, чем к героине какого-нибудь слезливого сериала, брошенной на сносях коварным негодяем. По корейскому законодательству, в случае развода ребенок остается с отцом, и мой совершенно обычный для российского общества случай представлялся корейцам особенно драматичным. Больше всего трогал корейские сердца мотив «чужбины» в жизни нашей маленькой семьи. Хотя мы с дочкой чувствовали себя в этой стране превосходно и ни в чем, в общем-то, не нуждались, нас всячески старались обогреть и подкормить чем-нибудь домашним, Маше — сунуть какую-нибудь конфетку или игрушку, а меня даже выдать замуж за «доброго человека». Любые просьбы всегда выполняли охотно — посидеть ли с Машей, объяснить ли непонятное выражение в книге. Каждый раз, когда я просила кого-то из знакомых отредактировать текст моего выступления на семинаре или статью для корейского журнала, люди принимались за дело с большим энтузиазмом, работали несколько дней, отшлифовывая текст до состояния конфетки, — и никогда мне не удавалось вручить им деньги за эту непростую работу. «У тебя что, денег много?» — обычно отшучивались они. Точно так же мне ни разу не удавалось заплатить за себя в ресторане — корейские подруги и друзья всегда платили сами: «Тебе что, деньги некуда девать?»

Не знаю, то ли статус одинокой матери с ребенком помогал, то ли просто везло на хороших людей. У многих моих знакомых кёпхо (советских корейцев), которые занимаются в Корее в основном мелким бизнесом, о местных жителях складывалось далеко не такое радужное впечатление. Мне рассказывали всякое… Но тут дело, думаю, в среде, с которой человек преимущественно общается. Челночный бизнес и в России, и в Корее, и в любой иной стране мира — сфера, сама по себе далекая от душевности. Я же общалась в основном с образованными людьми, представителями среднего класса. И эти люди в большинстве своем относились ко мне сердечно.

Тем сильней было мое удивление, когда от западных иностранцев, которые тоже общаются преимущественно с образованным слоем корейского общества, я слышала подчас совсем другое мнение о корейцах. «Корейцы жестоки и безжалостны», — говорили мне. И свою оценку объясняли корейским отношением не к людям, а к животным: «Вы видели, в каких ужасных условиях содержатся у них домашние питомцы? А Сеульский зоопарк? Это же концлагерь!» Аргумент, на первый взгляд, веский — в западной культуре отношение к бессловесным тварям всегда считалось лакмусовой бумажкой, по которой проверяется человек. Можно ли на основании отношения к животным назвать корейцев жестокими? Разберемся.

Индустрия домашних питомцев, как и зоопарк, возникла в Корее совсем недавно. Это — явное следствие обогащения страны и ее активного подключения к доминирующей в современном мире западной культуре. Для традиционной же корейской культуры животные для души, животные как домашние питомцы, как друзья — явление абсолютно чуждое. Как любое чуждое явление, приживается оно не без определенных трудностей. Для того чтобы понять психологическую подоплеку отношения современного корейца к животным, невозможно обойтись без экскурса в историю.

Собачки, рыбки, кошечки, мышки и барсучки для старого поколения корейцев звучат скорее названиями пищевых продуктов, нежели обозначениями милых сердцу существ. Удивляться не приходится. Голод заставлял корейцев пробовать на зуб буквально всех «братьев наших меньших». Кто-то приходился по вкусу, в ком-то находили лечебные свойства, поедание кого-то превращали в ритуал. В результате практически все животные полуострова оказались так или иначе задействованы в корейском рационе. А любить душой тех, кого любишь желудком, — это уже патология. В результате в Корее сформировалось свое, весьма далекое от сентиментальности, отношение к животным. Иначе говоря, «птичку» корейцам не жалко. Западный исследователь корейской литературы Брайен Маерс обратил внимание на то, что в корейских романах начала XX века часто повторяется один и тот же художественный прием: показывая героя в расстроенных чувствах, автор заставляет его бежать по улице и… пинать подвернувшуюся под ноги собаку. Я и сама не раз замечала это, например, в произведениях Ли Ги Ена («Родная сторона», «Земля» и т. д.), где так поступают сугубо положительные персонажи. Если в западной литературе этот прием безусловно изобличил бы жестокого негодяя, то в корейском романе — это всего лишь свидетельство того, что герой юн и порывист. Он выглядит так же невинно, как герой западного романа или фильма, срывающий в порыве мятущейся души цветущую веточку (правда, сейчас на голливудском экране и веточки не посрываешь — «зеленые» заклюют).

Когда я переводила «Сказание о Чхунхян», отметила еще одну любопытную деталь. Описывая юную девушку весной, неизвестный автор заставляет ее брать камень и… бросать его в иволгу.

Такая вот милая, игривая девичья шалость.

Тем нашим читателям, кто намерен в связи с этими фактами тут же объявить корейцев бессердечными злодеями, должна решительно возразить — это не так. Корейцы по природе, по душе не агрессивны. Сужу об этом не только по личному опыту общения. В корейском искусстве — а это верный показатель! — не встретишь кровавых сцен, сцен насилия, которыми изобилует, например, изобразительное искусство Японии. Хотя сейчас, кажется, тенденция к насилию в искусстве стала появляться — один хваленый боевик «Шири» чего стоит. Но это новая и явно американская тенденция. Традиционная же модель корейского обращения с животными объясняется, на мой взгляд, одной причиной — корейцы просто были всегда бедны и голодны, а голод не располагает к гуманизму по отношению к животным.

Читатель может возразить, что старая Россия тоже была бедна, но собак, своих преданных друзей, не ела. Не есть-то не ела. А вот пинать — еще как пинала. Нам, современным собаколюбцам, в это почти невозможно поверить. Сейчас у нас принято писать о всеобщем хорошем воспитании детей в царское время. Однако реальность была куда суровей. Если и были какие-то зачатки гуманистического воспитания, то только у самой верхушки общества, у отпрысков «верхних 5%». А обычные российские дети тоже мучили животных, и больше всего, конечно, подростки из бедных семей. У простого народа нравы были еще те. Перечтите на досуге «Каштанку», или дореволюционные рассказы Бориса Житкова, или воспоминания дрессировщика Владимира Дурова — да хотя бы книги Горького о детстве и юности. И причина тогдашнего отношения россиян к животным была опять же не в какой-то исконной жестокости наших людей, а в бедности и убогости жизни основной части народа. Федюшка — сын столяра, вытаскивающий ради развлечения у Каштанки из желудка кусочек мяса на веревочке (сцена эта доводила до слез моих школьных подружек, теперь над нею плачет дочка), ребенок из бедных городских слоев — что он видел вокруг, кроме пьянства, грязи и тяжкого труда взрослых? Откуда было взяться гуманизму в его душе, если гуманизма не было — и не могло быть — вокруг.