Т Габрусенко - Эти непонятные корейцы

На дворе — эпоха глобализации, и с неистовыми зарубежными защитниками животных приходится считаться. Вот почему средства массовой информации в Корее делают сейчас все возможное, чтобы всячески откреститься от старой традиции. В стране издаются национальные атласы собаководства, авторы которых пишут об изображенных там собаках исключительно как о друзьях и украшениях традиционного корейского дома. В журналах для иностранцев, например «Когеа now», корейские журналисты с большим сочувствием пишут о развитии индустрии похорон домашних питомцев. Открытие международной выставки декоративных собак в Сеуле подается чуть ли не как главная новость дня и освещается всеми СМИ Кореи. Снимаются фильмы вроде «Квартиры номер 31—32», где дама с садистскими наклонностями готовит под соусом любимую собачку мужа, и тот, возмущенный ее жестокостью, тут же с ней разводится. Следующей жертвой психопатки будет ее соседка, которую она тоже убьет. Таким образом, в сознании корейского зрителя выстраивается логическая цепочка: от убийства собаки до убийства человека — один шаг.

Несмотря на явную подражательность всей этой околособачьей шумихи, я нисколько не сомневаюсь в том, что уже следующее поколение корейцев будет воспринимать ее как неотъемлемую часть национальной культуры. Если, конечно, темпы экономического роста Кореи не замедлятся. Книги по психологии домашних собак и просторные зоопарки будут в Корее столь же обыденным явлением, как сейчас — нарядные резиновые перчатки, без которых даже самая заскорузлая провинциальная аджумма в нынешней Корее не станет мыть посуду. К хорошему человек быстро привыкает.

А то, что «хорошее отношение к лошадям» — это действительно хорошая вещь, а не баловство, которым молодежь с жиру бесится, как подчас говорят корейские старики, я убеждена. Пусть на Западе оно порой пропагандируется с эмоциональными излишествами, любовь и жалость к животным сами по себе — явления безусловно прогрессивные. Это — бесспорное свидетельство материального и морального благополучия общества.

Неудивительно, что нынешние корейские дети, которые живут в несравнимо лучших материальных условиях, чем их родители (и при этом, что очень важно, в обществе морально здоровом, ориентированном на доброту, взаимопомощь и гуманность), растут более добрыми существами, которых боль «меньших братьев» не оставляет равнодушными. Помню, как рыдал, не стесняясь даже меня, один мой корейский ученик: решив наказать его за двойки, его мама выбросила любимую собачку. «Где она сейчас? Ей же холодно, она есть хочет», — плакал здоровенный мальчишка, у которого уже начали пробиваться усики. Нет сомнений, что, в отличие от матери, для которой было все равно что выбросить — живое существо или машинку на батарейке, мальчик видел в собачке не игрушку, а живую душу.

Иностранная школа, куда ходила моя дочка, находилась в Сеульском детском парке, куда школьники ходили гулять на переменках. Сторож в парке на заднем дворе держал в тесных клетках животных — собаку и кроликов. Для какой цели, можно только догадываться. Корейские дети из Машиного класса начали со сторожем тихую войну — они открывали клетки и выпускали пленников на волю. Конечно, этот детский протест был наивным — сторож бегал потом и, громко ругаясь, загонял животных обратно, — но желание освободить живые души было продиктовано самыми добрыми и гуманными чувствами.

…Как бы хотелось, чтобы ни голод, ни война не помешали этим детям пронести свои гуманные чувства к созданиям малым через всю жизнь и приумножить ту сумму добра, которая уже существует на корейской земле.

Бессмертная фраза Пушкина про «русский авось» и по сей день убеждает наших соотечественников в том, что авось — это исключительно русская национальная категория. «Русский авось» у нас принято проклинать, высмеивать, восхвалять — в любом случае, отталкиваться в своих суждениях о нем от твердой посылки, что этот экзотический принцип существует только в России. Держу пари, однако, что тот, кто так считает, никогда не сталкивался с восточным близнецом русского авося — авосем корейским. Хотя тот порой дает нашему отечественному аналогу сто очков вперед.

Корейский авось испытывал запасы моего терпения и человеколюбия в течение почти пяти лет. Мне, как человеку, по природе осторожному и осмотрительному, он изматывал нервы гораздо сильнее, чем любые проявления корейской самобытности, будь то горловое пение пхансори у меня под окнами или специфический запах соевой пасты твенчжан, доносящийся из соседней двери. Ну, взять хотя бы такой пример. В нашем общежитии в Сеуле самые дорогие комнаты, в одной из которых жили мы с дочкой, принято было убирать силами приходящих уборщиц. Мы уходили из дома в 8, возвращались после четырех. Возвращаясь, я неизменно находила дверь своей комнаты открытой: в таком состоянии ее оставляла уборщица, закончив работу часов в 10 утра. То есть комната была ежедневно открыта в течение нескольких часов. Со всем, что в ней находилось, — с дорогой дубленкой и обувью, компьютером на столе, золотыми сережками в шкатулке… Все мои попытки объясниться с уборщицей ни к чему не приводили. «Вы опять забыли закрыть мою комнату». — «А что, у вас что-то украли?» — «Нет, но ведь могли!» — «Да, но ведь не украли!» Попытки пожаловаться начальству добавляли в этот ритуальный диалог лишь пару дополнительных фраз: «Она что, плохо убрала комнату?» —«Нет, она опять оставила дверь открытой!!!» — «А что, у вас что-то украли?»… И далее до бесконечности.

Можно было биться о стенку головой, но доказать общежитскому начальству, что, оставляя комнату открытой, уборщица подвергала мое имущество риску, было невозможно. Авось, которым руководствовались эти люди, был тверд как скала и никакой логике не поддавался. Впрочем, убеждать в чем-то конкретных комендантов и уборщиц было в принципе бесполезно.

Риск как понятие, на мой взгляд, вообще отсутствует в корейской картине мира. От него в Корее не принято страховаться.

Подобный подход корейцев к жизни особенно поражает западных матерей.

Моя русская приятельница, молодая мать и жена русского специалиста, находящегося в Корее в командировке, намеревалась воспользоваться услугами корейской няни: с целью немного освободиться, а заодно и окунуть свою малышку в мир незнакомой корейской речи. Английскому она ее сама научит, а корейский будет еще одним языком, ребенок-полиглот, замечательно. Ее прожекты, однако, быстро расстроились — после того, как она немного понаблюдала за манерой кореянок обращаться с детьми. Вот некая молодая женщина вывезла коляску с младенцем на крутую тропинку на горе Намсан. Оперла коляску о большой камень и… села в трех шагах от нее. При одном взгляде на эту сцену моей знакомой стало дурно. Перед ее внутренним взором завертелись страшные картины, достойные фильма «Броненосец Потемкин», — коляска, прыгающая по камням вниз, женщина, бегающая взад-вперед по обрыву в бессильной попытке остановить надвигающуюся катастрофу… По спокойному лицу женщины с коляской, однако, было ясно, что подобные видения ее совершенно не мучили. И не потому, что она была злобной или безответственной. Просто она была кореянкой — то есть не видела столь явного для моей знакомой риска.