Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

И удивительно, у всякого, обращавшегося к о. Алексею являлось чувство, будто батюшка любит его больше всех. Как разум ни восставал против, а уверенность такая жила».

А когда в декабре 1905 года в церковь ворвалась толпа озлобленных революционеров-дружинников – и ворвалась далеко не с благими намерениями, – отец Алексей, не задумываясь, произнес:

– Как приятно видеть в храме столько молодежи! Вы пришли помянуть своих родителей?

И обескураженные боевики тихонько отстояли до конца всю службу, после чего, потупив взоры, разошлись.

О себе же отец Алексей думал в последнюю очередь. А точнее сказать, так и вовсе не думал. Один из современников писал о нем: «В домашней жизни своей Батюшка был крайне прост и скромен. В кабинете его, в комнатке – груды раскрытых и нераскрытых книг, и письма, и множество просфорок на столе, и свернутая епитрахиль, и крест с Евангелием, иконы и образки и вообще хаотическое состояние комнатки показывало, что Батюшка всегда занят, что ему всегда некогда, что его всегда ждет – и дома, и на улице, и в церкви – великая работа любви и самоотвержения. Часто, бывало, зовут Батюшку чай пить, обедать, а он сидит у себя в комнате и, ничего не замечая, горячо убеждает кого-то. Когда домашние его, не вытерпев, стучат и входят в его комнату, говорят, что нельзя так относиться к своему здоровью, Батюшка делал вид, что сердится (по-настоящему сердиться он и не умел), и говорил: «Ну вот, опять вы за свое. Разве я без вас не знаю? Я уже сказал, что занят. Вот отпущу его и приду». А то, бывало, скажет мне: «А ну-ка… принеси мне стаканчик чайку». И пьет на ходу, среди разговоров чай, иногда и обедает так же.

Эта вечная сутолока людей, эти бесконечные очереди и целодневная работа Батюшки заставляли его попросту игнорировать свое здоровье. Только настойчивые убеждения родных и близких «за послушание» заставляли его обращаться к докторам и пить лекарственные снадобья».

Еще одна из главных черт этого настоятеля – неприятие всего искусственного, существующего только для канона. Дошло однажды до того, что батюшка по окончанию службы обратился к прихожанам:

– Я откажу наемным певчим, которых прямо-таки не переношу, а вы все здесь присутствующие пойте и читайте. Ты, Мария, будь канонархом, ибо хорошо, четко произносишь стихиры. Я надеюсь, с Божией помощью, вы справитесь с церковной службой. Господь да благословит вас начать и исполнить это дело.

И действительно – все получилось. И нередко, зайдя в храм на Маросейке, человек неподготовленный терялся и не понимал, что происходит. Стоит батюшка перед алтарем и распевает во все горло. А перед ним вся паства – подпевает.

И ведь никто не обвинял новатора в отходе от канона, в подражании – страшно подумать – баптистам, а то и хлыстовцам, сектантам! Вероятно, настолько была очевидна чистота его помыслов, что мысль о сектантских радениях никому даже в голову не приходила.

Кстати, фактом своего рождения отец Алексей был обязан чуду. Сам он, во всяком случае, в это охотно верил и любил рассказывать историю своего появления на свет.

А было так. Мать будущего старца (а его, пусть не келейного монаха, часто называли старцем) сильно заболела перед родами. Врачи отчаялись, и все шло к неизбежной смерти.

Тогда Алексей Иванович Мечев, отец будущего священника, отправился на Красные пруды, в Алексеевский монастырь, где в тот день служил митрополит московский Филарет.

Митрополит его заметил. Подошел. Спросил:

– Что ты такой печальный? Что у тебя?

– Ваше высокопреосвященство, жена умирает в родах, – ответил Алексей Иванович.

– Бог милостив, – сказал митрополит Филарет. – Помолимся вместе. Все будет хорошо. Родится мальчик. Назови его Алексеем, в честь святого Алексея человека Божия. Сегодня ведь как раз память его в Алексеевском монастыре.

И действительно, когда после обедни Алексей Иванович пришел домой, его встретили с радостью – родился сын.

Жилой дом (улица Маросейка, 11) построен в начале XVII века.

Строилось это здание для давным-давно забытого голландца Рутца. Но прославилось оно лишь при Петре Великом, когда тут открылась гимназия пастора Эрнста Глюка из Саксонии. К своим добропорядочным ученикам он обращался с такими воззваниями: «Здравствуйте плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидевины! По указу державнейшего нашего Монарха полюбится мне термиточию словесам вас с изъяснении разума вашего обучити. Врата умудрения ныне отпираются!.. Понеже младая юность, аки воск преобразится, часто в злобу превратится… Десница готова немощных водити, плавающим помогати и всяким заблудящимся светило подносити…»

А давняя служанка пастора Марта в это время была уже царицей, Екатериной Алексеевной, женой Петра Великого.

Кстати сказать, пастор Глюк был одним из таинственнейших москвичей. Россией он заинтересовался в 1680-е и, будучи человеком образованнейшим и способным, выучил русский язык и принялся переводить на него европейские учебники и богословские трактаты. Не таился, но особо и не афишировал свой труд. Лишь спустя пятнадцать лет после начала этой редкой по тем временам деятельности он направил русскому правительству письмо. В то время перечень переведенной им литературы выглядел весьма внушительно.

Как же отреагировало это самое правительство? Увы, никак. И жить бы Глюку в опостылевшей Саксонии, если б не имперские амбиции Петра и не его воинственность. В 1702 году, во время войны Глюк был пленен российскими войсками. Тут-то письмо и вспомнилось. И пригодилось.

В соответствии с царским указом, следовало явленного пастора Глюка, «который умеет многим школьным, и математическим, и философским наукам на разных языках, взять для своего великого государя дела с женою его и с детьми и с челядями в государственный посольский приказ».

Поначалу к Глюку относились настороженно. Подозревали его в шпионаже, а также в том, что этот лютеранин посредством своих переводов хочет провести духовную экспансию – обратить православных «в папскую религию». Но назад пути не было: саксонцы еще больше наших соотечественников подозревали Глюка в шпионаже, но уже в пользу России.

Однако в скором времени к пастору привыкли, да и сам он как-то обрусел. Преподавал в своей гимназии, и никому до него, по большому счету, дела не было.

А гимназия, кстати, была учреждена царским указом. Сам Петр распорядился, чтобы обучали здесь детей «Для общей всенародной пользы учинить на Москве школу на дворе В. Ф. Нарышкина на Покровке, а в той школе бояр и окольничих и думных и ближних и всякого служилаго и купецкаго чина детей их, которые своей охотою приходить и в школу ту записываться станут, учить греческого, латинского, итальянского, французского, немецкого и иных розных языков и философской мудрости».