Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

А перед выпускным экзаменом все выучили язык глухонемых – и выполняли экзаменационные задания с одинаковыми ошибками.

Что поделаешь – дети.

Некоторые же выпускники этого института делались знаменитостями опосредованно, лично не прославившись, зато войдя в мемуаристику. Иван Бунин, например, рассказывал: «Как я выучился читать, право, не помню, но правильно учиться я начал только тогда, когда ко мне пригласили гувернера, студента Московского университета, некоего Н. О. Ромашкова, человека странного, вспыльчивого, неуживчивого, но очень талантливого – и в живописи, и в музыке, и в литературе. Он владел многими языками – английским, французским, немецким и знал даже восточные, так как воспитывался в Лазаревском институте, много видел на своем веку, и, вероятно, его увлекательные рассказы в зимние вечера и то, что первыми моими книгами для чтения были „Английские поэты“ и „Одиссея“ Гомера, пробудили во мне страсть к стихотворству, плодом чего явились несколько младенческих виршей».

И получается, что если бы не Лазаревский институт, в котором воспитали «некоего Н. О. Ромашкова», то не было бы ни «Жизни Арсеньева», ни «Митиной любви», ни цикла «Темные аллеи» – ничего того, что написал за свою жизнь этот достойнейший лауреат Нобелевской премии.

И, конечно, многие армяне, даже не имевшие прямого отношения к институту, помогали ему чем могли. Айвазовский, например, подарил свою картину. Христофор Екимович делился своей радостью: «Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств профессор Иван Константинович Айвазовский в знак благодарности написал превосходную картину „Вид города Феодосии“, которая ныне в раме отправляется в ящике. Этот похвальный дар поместить в фундаментальной библиотеке».

Этот подарок был с глубоким смыслом. Иван Константинович дарил не абы что, не очередной парусник посреди моря в шторм, а вид своего родного города. Подарок от большой души.

* * *

В революцию 1905 года институт стал одним из горячих мест Москвы. Южная молодая кровь играла, а тут вдруг – такие возможности продемонстрировать свой героизм. К сожалению, преподаватели были не в силах сдержать революционный пыл учащихся. И ученики вынесли резолюцию: «Лекции прекращаются впредь до действительного и окончательного проведения в жизнь свободы слова, печати, совести, собраний, союзов».

Трагичное существовало здесь рядом с комичным. Один из современников, Илья Шнейдер писал: «Мои друзья явились в Москву не с пустыми руками. Не знаю, на кого они собирались нападать в моей дорогой холодной Москве или от кого думали защищаться, но привезли они целый арсенал разнообразного оружия, которым менялись, вспыхивая в спорах каскадами горячей гортанной речи, поглаживали скрипевшие кожей кобуры и, сурово сдвинув густые брови, просматривали одним глазом на свет черные, холодные дула…

Все это богатство, во избежание конфискации институтским начальством, было решено закопать во дворе Лазаревского института в Армянском переулке. Это было сделано еще осенью, и никто из нас не подумал о замерзающей на зиму московской почве, и никому и в голову не приходило предположить, что мы будем бешено разрывать ножами заледенелую землю в дни Декабрьского восстания, когда треск выстрелов и запах пороха пробудит моих бандитов и струящаяся в них кавказская кровь вынесет их на московскую улицу, захватив и меня в этом потоке».

И вот, наконец, час настал: «Мы с бакинцами решили, что настала пора действовать. Добыв из ямы во дворе Лазаревского института в Армянском переулке драгоценный клад и вооружившись тяжелыми револьверами, мы растерянно смотрели друг на друга, не зная, что же делать дальше. Нам помог случай в лице взрослого студента-кавказца, обещавшего свести нас туда, где мы сможем, как он сказал, «пострелять».

Безумные мальчики, почти дети, не вдохновляемые какими-то убеждениями, не понимающие даже смутно всего происходящего, а только движимые романтикой слова «революция» и манящей ослепительной перспективой, где пылало другое слово «республика», мы, не ведая того, прошли дорогами смерти через московские улицы к оркестровой раковине Тверского бульвара, куда привел нас студент с парабеллумом под шинелью… Прямо против нее стоял фисташкового цвета дом градоначальника… Студент шепотом, выпуская пар яркими губами, учил нас одному и тому же:

– Не стреляй, потому что имеешь, наконец, револьвер в своей руке. Понимаешь? Не стреляй… Пуля возьмет, пойдет гулять на воздух… Понимаешь? Клади дуло вот так или так.

Он крепко клал дуло револьвера на свой вытянутый указательный палец другой руки, потом перекладывал дуло на рукав шинели, повыше запястья, и, щуря один глаз, целился…

– Понимаешь? Так стреляй…

Мы повторили движение, бледные от ожидания и бившей в нас внутренней дрожи, и время от времени посматривали на часового. Вдруг часовой нажал, по-видимому, кнопку электрического звонка на деревянных козлах, стоявших около него, потому что мы услышали дребезжащий звон… Студент положил дуло парабеллума на рукав и серьезно взглянул на нас:

– Мальчики! Понимаешь, если мы не убьем, нас сейчас убьют… Стреляй хорошо. Выстрели – отбегай назад, сюда прячься…

Он высунулся за раковину, прицелился и выстрелил. Мы, позабыв все инструкции, вырвались из-за дощатого укрытия и беспорядочно дали несколько выстрелов.

Взвод драгун был в раскрытых воротах… Одна лошадь, прянув, вынесла драгуна из ворот и поскакала к площади. Другая дыбилась впереди без седока. Один драгун лежал на снежном тротуаре. Студент крикнул нам:

– Мальчики, бегите! – и выстрелил.

Мы вбежали в проезд, находившийся сзади раковины и выходивший на мостовую бульвара. По бокам проезда стояли два каменных сооружения наподобие иконостасов – с большой иконой на каждом. В глубине проезда виднелась церковь. Мы бежали все дальше, сворачивая в переулки. Студент остался и стрелял… Мы его не знали и никогда больше не видели».

Вот в таком трагическом безумстве встретили события 1905 года слушатели Лазаревского института – ереванцы, бакинские армяне, русские, грузины – вне зависимости от национальности.

Вскоре революция закончилась – везде, только не в Лазаревском институте. В декабре 1906 года полицейские во время обыска обнаружили в книжных шкафах запалы, бикфордовы шнуры и нитроглицериновые шашки. Не говоря уже о «подрывной» литературе.

Были проведены аресты.

* * *

А потом пришла и революция, которую так ждали здешние ученики и которая как раз и положила конец существованию института. Правда, сначала была жалкая попытка как-то адаптировать это учебное учреждение к новым реалиям. Была выдана аттестация: «Армянский институт в Москве (бывший Лазаревский институт) состоит из единой трудовой школы первой и второй ступени с преподаванием на армянском языке, факультетов историко-филологического и социально-экономического с преподаванием как на армянском, так и на русском языке».