Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

Но становился подозрительным сам факт существования института. Новая власть гребла всех под одну гребенку. Если есть в Москве Армянский институт, то следовало завести и Украинский, и Киргизский, и Молдавский, и Грузинский, и множество других. Или же упразднить Армянский.

Конечно, был выбран второй вариант.

В здании разместился Дом культуры Советской Армении с довольно сильной театральной студией. Один из современников писал: «В огромном доме бывшего Лазаревского института среди стружек и извести работает кучка энергичной молодежи и студийцев Армянской театральной мастерской. Ремонт продолжится до марта, а пока в нетопленой актовой зале идет большая работа студийцев, из которых самому старшему 30 лет. Руководитель требователен и заставляет помногу повторять одну и ту же сцену. Молодежь не ропщет, и до поздних сумерек затягивается репетиция в актовой зале».

С той студией с огромным удовольствием сотрудничал Арам Хачатурян – настолько профессиональным был актерский уровень студийцев.

А впоследствии здесь разместился Институт востоковедения Академии наук СССР.

* * *

Здесь же размещалось и представительство Армянской ССР. Оно вошло в литературу. Осип Мандельштам воспел его в своей «Четвертой прозе». Его воспел, себя воспел, Армению воспел: «Был у меня покровитель – нарком Мравьян-Муравьян – муравьиный нарком из страны армянской – этой младшей сестры земли иудейской.

Он прислал мне телеграмму.

Умер мой покровитель нарком Мравьян-Муравьян. В муравейнике эриванском не стало черного наркома.

Он уже не приедет в Москву в международном вагоне, наивный и любопытный, как священник из турецкой деревни.

Халды-балды! Поедем в Азербайджан.

У меня было письмо к наркому Мравьяну. Я понес его к секретарям в армянский особняк на самой чистой посольской улице Москвы.

Я чуть не поехал в Эривань, с командировкой от древнего Наркомпроса, читать круглоголовым и застенчивым юношам в бедном монастыре-университете страшный курс-семинарий.

Если б я поехал в Эривань, три дня и две ночи я бы сходил на станциях в большие буфеты и ел бутерброды с красной икрой.

Халды-балды!

Я бы читал в дороге самую лучшую книжку Зощенки, и я бы радовался, как татарин, укравший сто рублей.

Халды-балды! Поедем в Азербайджан!

Я бы взял с собой мужество в желтой соломенной корзине с целым ворохом пахнущего щелоком белья, а моя шуба висела бы на золотом гвозде. И я бы вышел на вокзале в Эривани с зимней шубой в одной руке и со стариковской палкой – моим еврейским посохом – в другой».

Одно только непонятно – причем здесь Азербайджан?

* * *

А ныне в старом лазаревском здании – армянское посольство. Что вполне логично.

Церковь Успенья на Покровке (улица Покровка, 5) построена в конце XVII века по проекту архитектора П. Потапова. Снесена в 1936 году.

Сразу за Армянским переулком улица меняет имя. Маросейка вдруг заканчивается, и начинается Покровка.

Что случилось? Совершенно непонятно. Такой уж у нас город. Некоторые магистральные улицы московского центра меняют название на пересечении с Бульварным кольцом, некоторые не меняют его вовсе, а вот Маросейка перешла в Покровку на обычном заурядном перекресточке.

Ничего, переживем.

Улица Покровка издревле считалась одной из самых суетливых магистралей города Москвы. Вот как выглядела эта улица в 1838 году: «Первый предмет, поражающий вас на этой улице, есть необыкновенное множество каретных и дрожечных лавок. Наблюдая далее за Покровкой, вы удивляетесь множеству пекарей, хлебных выставок и овощных лавок. Проезжая мимо, вы постоянно слышите, как бородатый мужик, хлопая по калачу, как паяц по тамбурину, кричит вам: «Ситны, ситны, калачи горячи!» Кроме того, перед вами мелькают замысловатые вывески, на которых написан чайный ящик и сахарная голова с надписью: «Овощная торговля иностранных и русских товаров». А потом вы видите пять или шесть белых кружков на синей вывеске, а наверху надпись бог знает какими буквами: «Колашня».

Портного ли вам нужно? Есть портной, и даже не один. Модистку ли вы хотите иметь? Вот вам несколько вывесок с чем-то очень похожим на шляпку. Нужна ли вам кондитерская? Добро пожаловать! Спрашиваете ли вы типографию? Извольте! Наконец вот вам декатиссер, который выводит всех возможных родов пятна, даже пятна на лице».

Пожар, естественно, пошел Покровке «много к украшению». Ее отстроили и замостили. Даже не верилось, что еще несколько десятков лет назад улица напоминала деревенскую дорогу, а не городскую магистраль. Е. П. Янькова вспоминала: «Мостовые были предурные, в особенности на Покровке – раствор грязи с камнями. Поехали мы, вот пытка-то! карету со стороны на сторону так и качает, а снизу подтряхивает: я и так сяду, и этак, думаю, лучше будет, просто возможности нет сидеть; как ни сажусь – все дурно. А бабушка сидит стрелкой и не прислонится даже.

– Что ты, Елизавета, все вертишься? или тебе неловко? А карета моя, кажется, преспокойная, видишь, как качает – точно люлька.

Думаю себе: хороша люлька, всю душу вытрясло».

А вот и первая достопримечательность, находящаяся на самой Покровке. Это летнее кафе рядышком с домом №5. Оно, конечно, ничего особенного из себя не представляет. Во всяком случае, в сравнении с тем, что было здесь до 1936 года. А именно – с церковью Успенья на Покровке.

Это была одна из любопытнейших церквей Москвы. Высокая (выше, к примеру, дома №7 по той же улице Покровке) и самая, пожалуй, красивая из всех московских храмов. Не без чертовщинки: куполов – тринадцать штук. Своим роскошным красным брюхом выпирающая на растрескавшийся тротуар.

Церковь была построена в самом конце семнадцатого века. Автор ее – архитектор Петрушка Потапов. Так, во всяком случае, считается. Хотя источник этого предположения весьма сомнительный – надпись между колоннами: «Лета 7204 года октября 25 дня, дело рук человеческих, делал именем Петрушка Потапов».

Могло быть, что Петрушка делал только колоннаду. Могли и надпись прочитать неправильно – ее, потраченную временем, исследователи восстановили по отдельным и немногим буквам. Но, тем не менее, гипотетический Петрушка был зачислен в наши гении, и путеводитель по столице, изданный три четверти столетия тому назад, расхваливал его, нисколько не стесняясь: «Петрушка Потапов сумел не только прекрасно выразить в архитектурных массах постройки ее стремление ввысь, но и показал себя подлинным живописцем в умелом сочетании красного с белым, в изяществе кружевной обработки окон».

Правда, жертвователь храма установлен почти что достоверно. Это некий Иван Матвеевич Сверчков, который проживал в палатах номер восемь по соседнему, Сверчкову переулку, и даже заказал на всякий неспокойный случай подземный ход из своего жилища в церковь.