Василий Витковский - За океан. Путевые записки

Самая оживленная часть Парижа — это его многочисленные внутренние бульвары, идущие непрерывною цепью от церкви Маделень до площади Республики. В сущности, это один бульвар, но парижане окрестили каждый участок его разными названиями: de la Madeleine, des Capucines, des Italiens, Montmartre, Poissonniere, Bonne-Nouvelle, St. Denis и Saint Martin. Нижние этажи всех домов на этих бульварах почти сплошь заняты кофейнями и ресторанами, но публика не довольствуется внутренностью этих заведений, и перед каждым из них расставлены уже на самой улице столики, за которыми сидят прохожие и попивают вино и ликеры. Вино дешево, но, правду сказать, очень плохого качества, и один гарсон (garçon) насмешил меня признанием, что на бульварах и не подают собственно вина, а так называемый «хозяйственный напиток» (boisson de manage), приготовляемый из хлебных корок и разных кухонных отбросов. Сидящая публика постоянно осаждается мальчишками-оборванцами (les camelots, на парижском жаргоне), предлагающими газеты, брошюрки, галстуки и всякую мелочь. Эти продавцы неистово кричат и суют свои диковинки прямо в нос всем сидящим.

На реке Сене, в самом центре города имеются два небольших островка: Св. Людовика (Ile St. Louis) и Городской (Ile de la Cité). Последний побольше и представляет настоящее ядро Парижа. Тут сохранилось множество старинных построек, в числе которых замечателен храм Notre Dame. На выдающемся мыске острова, у того места, где он пересекается большим и, кажется, самым древним мостом, хотя его называют «Новым» (pont Neuf), стоит довольно простая конная статуя короля Генриха IV, окруженная небольшим цветничком.

На южной стороне Сены я успел побывать еще в Люксембургском саду. Этот сад, да еще Тюльери представляют в Париже единственные места для прогулок городских жителей. Тогда как в других городах Европы и Америки, особенно в Лондоне, имеется по несколько весьма обширных садов, в Париже таковых почти нет, а прославленные бульвары никак не могут заменить садов и городских парков. Эти бульвары наполнены пыльною атмосферой, подобно прочим парижским улицам; правда, гуляющие по бульварам пользуются многочисленными скамейками для отдохновения, но детям городских жителей парижские бульвары не могут быть полезны ни в физическом, ни в нравственном отношениях.

Из Люксембургского сада по Авеню обсерватории (Avenue de l’Observatoire) я дошел до решетки Парижской обсерватория, но недостаток времени не позволил мне посетить это замечательное учреждение: я полюбовался лишь издали великолепною статуей из белого мрамора, представляющей знаменитого Леверрье (1811–1877).

Гуляя по улицам, я натолкнулся на сцену перевозки тяжестей. К громадной двухколесной повозке, вроде трикебаля, был подвешен большой камень-монолит. Повозку тянуло пять лошадей, запряженных гуськом одна за другою. Погонщики неистовствовали и яростно хлестали бессловесных животных, которые часто падали и становились опять на ноги только под градом новых ударов. Впрочем, тут и с людьми обращаются не особенно деликатно; третирование хозяевами гостиниц и ресторанов своих слуг возбуждает просто омерзение. Пример такого обращения приведен мною выше. Это особенно неприятно видеть в столице республики, избравшей своим девизом слова: égalité, fraternité et liberté. Нигде мне не случалось ознакомиться со способом переноски вещей, практикующимся тут, в Париже. На углах улиц стоят носильщики с огромными деревянными клетками за спиной; эти клетки очень удобны для укладки вещей, но никак не для их носильщиков. Этих вьючных людей нанимают для переноски вещей, и то и дело приходится видеть целые вереницы таких тружеников с горами клади; в летнюю жару просто больно смотреть на изнуренные лица со струящимися потоками пота от усталости. Какая разница по сравнению с Америкой, где даже подметание улиц производится машинами! Вообще такой приниженности и подобострастия к «господам» со стороны так называемой «черни» мне еще нигде не приходилось встречать. Незнакомому с историй Франции может показаться, что рабство здесь еще в полной силе.

Попадавшиеся мне навстречу малорослые и дурно сложенные французские солдаты в своих кепи и красных, кирпичного цвета, брюках производили на меня невеселое впечатление. Мундир и одежда сшита из чрезвычайно грубого материала, и, по-видимому, всё внимание обращается на какие-то лоскутки белой парусины, торчащие из-под брюк и прикрывающие дырявые башмаки; лоскуты эти называются guêtres (штиблеты). На мои вопросы встречавшиеся солдаты не могли объяснить даже цели этих штиблет, но все прибавляли, что начальство обращает особое внимание на их чистоту, и горе тому, у кого они окажутся не выстиранными и не накрахмаленными. Многие солдаты щеголяют еще белыми вязаными перчатками. О красных брюках, представляющих хорошую цель для неприятельских выстрелов, поднимали вопрос даже в Палате Депутатов, но говорят, что французские генералы горячо отстаивали их, заверяя, что пехота, с переменою цвета брюк, забудет вековые традиции и потеряет храбрость!

Офицеры на улицах не встречаются; здесь они ходят в гражданском платье, говорят, потому, что вид офицера раздражает толпу. Впрочем, по глухим парижским улицам вообще не безопасно ходить всякому сколько-нибудь чисто одетому. Униженные и всегда полупьяные мастеровые и чернорабочие не прочь толкнуть каждого порядочно одетого человека с тем, чтобы оставить на его платье следы жира и угля со своих блуз. При этом можно еще услышать замечание вроде: canaille, rentier, tu manges mon pain. Говорят, даже прилично одетые дамы не гарантированы от подобных оскорблений.

В заключение моего беглого перечисления парижских впечатлений упомяну еще, что нигде, кажется, не составляет такого труда найти почтовый ящик для писем, как в Париже. Во всех образованных странах почта представляет одну из насущнейших потребностей населения; почтовые ящики окрашиваются венде в яркие цвета и выставляются на самых видных, бросающих в глаза местах. В Париже, наоборот, почтовые ящики замурованы в стены домов и снаружи видна лишь узкая щель с надписью мелкими буквами: «boite aui lettres». Искать и найти такую цель очень трудно, особенно приезжему. Если не предполагать, что целью такого расположения почтовых ящиков был ничтожный выигрыш в месте на улице, то остается допустить, что разве опасались за целость ящиков и корреспонденции от разгрома разнузданной и бесшабашной парижской черни, обращающейся в дни политических треволнений в грубых животных. Ведь и пресловутый макадам заменил булыжную мостовую только потому, что камни её служили снарядами для побоищ и материалом для постройки баррикад.

Когда наступил час отъезда, я взял парижского фиакра, не отличавшегося ни чистотою, ни понятливостью и потешно одетого в клеенчатый картуз и красную жилетку. Прибыв на Страсбургский воксал, я хотел взять билет прямо в Петербург: это было бы дешевле и избавило бы меня от остатков французских денег. Однако я натолкнулся на рутину и формализм. Билеты прямого сообщения продаются только на Северном воксале, откуда идут сквозные поезда на Кёльн. Здесь же, на Страсбургском воксале, можно получить билет лишь до Страсбурга. Ловкий, вертлявый носильщик усадил меня в совершенно отдельное купе, и я мог в полном одиночестве отдохнуть от парижской суеты.