Игорь Забелин - Встречи, которых не было

Уже вечерело, а в устье Амура нам предстояла высадка. Нам — это зоологу из экспедиции и мне с женой, которая тоже находилась в отряде в чине лаборанта-гидробиолога… Перед высадкой я повздорил с зоологом. Он был столь же хорошим знатоком прибрежной фауны, сколь и непостижимо ленивым во всех остальных экспедиционных делах. По должности я подчинялся ему, но перед выгрузкой мне пришлось заставлять его работать, и неприятный разговор обозлил меня… Я вспоминаю сейчас об этом пустяке по контрасту со всеми последующими событиями.

…С невысокого борта сейнера спустили на воду шлюпку. Мы погрузили в нее снаряжение и тихо поплыли к пустынному обрывистому берегу. Нас отвозили боцман и кок, свободные в эти часы.

Низкое солнце светило нам в правый борт, и с правых весел падали просвечивающие желтизной, с алыми искрами капли, а с левых — мутные, тускло блестящие… Царапали днище неразличимые в коричневой воде камни… Иногда весла приходилось вытаскивать из уключин и шестить ими, сталкивая лодку с мели… К самому берегу подойти не удалось. Боцман, предусмотрительно надевший болотные сапоги, пристегивающиеся к поясу, на спине перетащил нас на сухое место, а потом мы по конвейеру переправили на берег снаряжение.

И лодка ушла. Она уходила медленно, спотыкаясь о подводные камни, но все ближе подходила к стоявшему на рейде и мигавшему огнями судну — далекому, уже недоступному для нас. Сейнер уйдет в Николаевск-на-Амуре, а мы останемся здесь, на совершенно пустом берегу, и через час наступит темнота… Удивительно богато оттенками это «робинзоновское» состояние — чуть грустное, чуть таинственное, чуть восторженное. И незабываемое.

Зоолог, пока совсем не стемнело, пошел в ближайшее гиляцкое селение Тебах, чтобы договориться о катере: утром мы намеревались перебраться в село Озерпах и там заняться сбором прибрежных животных. А я занялся устройством ночлега. Собственно, все свелось к тому, что я вынес вещи за пределы приливной полосы, точно обозначенной извилистой лентой мусора, расстелил спальные мешки и прикрыл брезентом на случай внезапного дождя остальные вещи.

Но дождя не предвиделось. Солнце спускалось все ниже к сопкам, и светило оно вдоль лимана, и, наверное, там посередине бежала к Сахалину предзакатная солнечная дорожка, но к берегу она не подходила, и потому с нашего низкого места казалось, что дышит Амур чуть розовеющим паром, и было от того ощущение простора, света и юности, ощущение чего-то безмятежно детского, кристально чистого… У моря пахнет йодом, и чуточку пахло йодом на берегу Амура, но дувший от солнца ветер нес запахи зеленой весенней земли, очень свежие и чистые запахи, и зеленые запахи только усиливали ощущение прозрачности и юности, рожденное розоватым Дыханием Амура…

Потом все изменилось, настала ночь, и краски потухли, но усилились запахи, и протяжнее стал шуметь лес над нами. Забравшись в спальные мешки, мы не разжигали костра, и, глядя на неяркие амурские звезды, я был безмерно счастлив, что перевил вот такой вечер, что вновь подо мной твердая некачающаяся земля и совсем близко от правого уха слышно негромкое дыхание уже заснувшего любимого человека… И еще оттого, что я знал: впереди много таких радостных минут и впереди много далеких путешествий…

Разумеется, все только что рассказанное мной весьма условно соотносится с историко-географическими исследованиями. Но человек, даже если он говорит и думает формулами, остается человеком. Неоригинальная сентенция эта все-таки помогает мне признаться, что, отложив кое-какие другие дела, я побежал в библиотеку, чтобы проверить, свое смелое предположение — к устью Амура первым пришел десятник Илья Ермолин…

Надежды мои не оправдались. Поярков отправил Илью Ермолина с двадцатью пятью служилыми на разведку примерно от устья реки Сунгари, или Шунгал, как называли ее тогда. Шел вниз по течению Амура Илья Ермолин всего трое суток, а потом повернул обратно, так ничего толком и не выяснив. Он был убит ночью дучерами, когда до основного лагеря оставалось всего полдня пути. Спаслись лишь двое из его отряда.

У основного отряда путь от Сунгари до моря занял около пяти недель.

В низовье Амура встретились казакам уже иные племена — натки, или ачаны, а потом и гиляки.

В устье Амура отряд перезимовал, казаки построили суда, пригодные для плавания по морю, и на следующее лето добрались до Ульи, где, найдя зимовье Москвитина, вновь зазимовали.

…Тогда, в ту поэтичную «робинзоновскую» ночь на Амуре, ушедший в Тебах зоолог вернулся поздно, позднее во всяком случае, чем он сам и мы рассчитывали. Селение Тебах оказалось фактически заброшенным, и там доживал свой век древний старик гиляк… Он послал зоолога дальше, к другому селению, и там он договорился с председателем рыболовецкого колхоза, что катер за нами все-таки пришлют.

Утром мы долго ждали катер и сидели у костра, языки пламени которого почти растворялись в солнечных лучах. Плоская, словно приплюснутая, приливная волна медленно, отчетливо шипя, вползала на пляж, оттесняя нас к скалам.

Катер подошел к берегу значительно ближе сейнера, но все равно мы переправлялись на шлюпке, и я сидел на веслах, насаженных на короткие штыри и потому непривычных в работе… Когда нас высаживали на «плоты» у Озерпахского рыбокомбината, там выгружали рыбу и на «плотах» дежурили голые продрогшие ребятишки. Если рыбины случайно падали в воду, ребятишки ныряли за ними и Становились, таким образом, собственниками уже уснувшей кеты или горбуши…

Было нам тогда на Амуре и голодновато, и скучновато, и немало часов просидели мы возле местной телефонистки, дозваниваясь в Николаевск, но ощущение первого вечера не пропадало и все скрашивало своим розовым светом…

Много времени спустя нарушенное историческими изысканиями, оно, это первовечернее ощущение, вдруг воскресло после того, как я прочитал о маленьком эпизоде…

Я не касаюсь в своем очерке истории экспедиции Невельского; окончательно доказавшей проходимость для небольших морских судов амурского устья, не рассказываю об основании Николаевска, в котором мы тоже побывали после того, как за нами зашел сейнер. Но мне очень приятно было прочитать, что впервые весь Амурский лиман увидели участники экспедиции во главе с лейтенантом Козакевичем с обрывистого мыса Тебах, у подножия которого мы ночевали чуть ли не столетие спустя.

А теперь несколько заключительных суждений о экспедиции Пояркова на Амур и ее руководителе.

Уточним сперва предписания наказной памяти, посланной Головиным вдогонку Пояркову. Сказано там было так: «…идти из Якутского острога письменному голове Василию Пояркову на Зию и на Шилку реку для государева ясачного сбора, и для прииска вновь неясачных людей, и для серебреной и медной и свинцовой руды, и хлеба…» Далее предлагалось: «…государевым делом радеть… и в тех местах острожки поставить и со всем укрепить».