Игорь Забелин - Встречи, которых не было

— Н-да, невесело, — сказал метеоролог. — И капитан волнуется, видите, марширует по мостику.

Я был хорошо знаком с капитаном ледокола, выходцем из поморов, уже лет сорок бороздившим моря Арктики, и поднялся вместе с метеорологом на штормовую рубку.

В течение последних трех суток поступали обрывочные, нередко противоречивые ледовые прогнозы, и капитан почти не уходил с палубы, буквально по метру отвоевывая у льдов дорогу к мысу Челюскина. Я спросил у капитана, есть ли новости.

Капитан выпустил изо рта конец длинного серого уса, с которого обсасывал сосульку, и хриплым голосом, ответил:

— Вот ползем потихоньку. До Челюскина недалеко теперь.

— Прогнозы есть?

Капитан хмыкнул:

— Гаданье на кофейной гуще.

— Пошли бы вы отдохнуть.

— Еще один уговариватель нашелся! — ворчливо ответил старик. — К Челюскину же подходим! Шуточное дело, что ли?

Буфетчица, маленькая девушка в ватной куртке, ватных брюках и больших резиновых сапогах, принесла капитану стакан горячего кофе.

— Вот спасибо, голубушка, — поблагодарил капитан. Он расстегнул ворот, штормовки, снял кожаные перчатки и, вынув стакан из подстаканника, стал пить кофе большими глотками.

А резной серебряный подстаканник поставил рядом с собой на планшир, прямо на снег.

Кончив пить, капитан отдал буфетчице стакан и сказал:

— Иди, а то замерзла.

— А подстаканник?..

— Иди, иди, — настойчиво повторил старик и даже легонько подтолкнул девушку к трапу. Ничего не понявшая буфетчица, осторожно ступая по скользким ступенькам, спустилась с капитанского мостика. А капитан, почему-то очень неодобрительно посмотрев на нас, стал маршировать из угла в угол.

Потом он взял подстаканник с прилипшим к донышку снегом, повертел его, в руках, опять сердито посмотрел в нашу сторону и поставил подстаканник на прежнее место.

— Гм, не замерзли вы тут у меня?.. Ветер больно подлый.

Мы ответили, что не замерзли.

Капитан снова взял подстаканник, не глядя на нас, размахнулся и швырнул его за борт. Описав дугу, подстаканник упал в черную полынью. Старик сердито закашлял и повернулся к нам спиной.

— Зачем это он? — шепотом спросил Буйнаков.

— Пойдемте лучше отсюда, — сказал я, и мы спустились в кают-компанию.

— Нет, вы скажите, зачем он бросил подстаканник? — допрашивал меня метеоролог. — Подстаканник же серебряный, я сам видел.

Меня эпизод с подстаканником сначала насмешил. Раньше у моряков существовало поверье: если бросить в море серебряную вещь, то плавание будете удачным. Уставший капитан, видимо вспомнив об этом, по старой памяти решил принести подстаканник в дар морю.

На первый взгляд это и в самом деле было забавно: в век могучих ледоколов, радио и авиации задабривать Нептуна серебряными подстаканниками!

Но скрывалось за этим трогательным жестом и нечто другое — скрывалась большая человеческая усталость, молчаливое признание сложностей и трудностей морской службы. Этот эпизод как-то невольно поставил капитана в моих глазах в один ряд с первыми полярными бороздившими воды Арктики, теми, которые открыли Грумант и Новую Землю, которые отважно выходили из сибирских рек в ледовитые моря и в конце концов прошли на кочах по проливу, отделяющему Азию от Америки. И уж, конечно, мне вспомнились славные наши путешественники Лаптев и Челюскин, вспомнилось имя знаменитого шведа Адольфа Эрика Норденшельда, который первый на судне «Вега» прошел морем мимо мыса Челюскина…

Нам с Буйнаковым захотелось что-нибудь прочитать об истории этих мест. Мы взяли в библиотеке книгу «Моря Советской Арктики», написанную нашим известным полярником, ныне уже покойным профессором Владимиром Юльевичем Виде.

Вот что мы узнали из этой книги.

В 30-х и 40-х годах XVIII столетия в Арктике и на Тихом океане работала Великая северная экспедиция. Считалось, что общее руководство этой экспедицией вначале осуществлял Витус Беринг. Фактически же отряды экспедиции были совершенно разобщены, и ни о каком руководстве с Камчатки или из Охотска моряками, описывавшими Таймыр, не могло быть и речи. Полярные мореходы действовали на свой страх и риск.

Одному из отрядов Великой северной экспедиции было поручено описать участок побережья к западу от устья Лены. Отряд этот, возглавленный лейтенантом Василием Прончищевым, вышел в море в августе 1735 года на дубель-шлюпке «Якутск». В состав его входили подштурман Семен Челюскин, геодезист Никифор Чекин, Мария Прончищева — жена начальника отряда — и около пятидесяти человек команды. Работы этого отряда протекали в очень тяжелых условиях, и экспедиция закончилась трагически. Перезимовав в устье Оленека, Василий Прончищев на следующий год поднялся вдоль восточных берегов Таймырского полуострова до широты 77°29′, то есть почти до островов Фаддея и Самуила, возле которых лед еще не вскрывался, хотя стоял конец августа. Тяжелобольной Прончищев созвал «консилум», и решено было возвращаться на прежнюю зимовку. 9 сентября Василий Прончищев скончался, а 22 сентября, пережив мужа всего на тринадцать дней, умерла Мария Прончищева. Над их совместной могилой моряки поставили высокий деревянный крест. Командование отрядов перешло к Семену Челюскину, который в 1737 году вернулся в Якутск.

В 1739 году новый отряд отправился к берегам Таймыра. На этот раз возглавлял его лейтенант Харитон Прокофьевич Лаптев, а с ним вместе плыли Челюскин и Чекин. Все попытки Харитона Лаптева, обогнуть морем Таймырский полуостров не увенчались успехом. В том же году дубель-шлюпка «Якутск» достигла мыса Фаддея, дальше на север ее не пропустили сплоченные льды. На следующий год Харитон Лаптев повторил штурм Таймырского полуострова, но дубель-шлюпку затерло во льдах и раздавило. Участники плавания спаслись, но на обратном пути четверо из них погибли. Однако и это не остановило мужественного лейтенанта и его спутников — Челюскина и Чекина. Чтобы закончить опись побережья, было решено отправиться на Таймыр санным путем. Это и привело Челюскина на мыс, который теперь носит его имя. 12 мая 1742 года он достиг мыса Фаддея и пошел дальше на северо-запад, ведя съемку. 19 мая Семен Челюскин достиг, крайней северной оконечности азиатского материка. Он записал в тот день в пулевом журнале: «Сей мыс каменной, приярый, высоты средней; около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс: «Восточно-Северный». На мысу он поставил маяк — одно бревно, которое вез с собой. Предложенное Челюскиным название мыса продержалось более ста лет. Но в XIX веке известный исследователь Сибири А. Миддендорф предложил переименовать его — в мыс Челюскина.

Почти через столетие после смерти отважного штурмана нашлись люди, между прочим умные, известные люди, которые попытались опорочить имя Челюскина, человека, менее всего помышлявшего о посмертной славе. К их числу относились такие видные, деятели прошлого века, как путешественник Ф. Врангель и академик К. Бэр, причем последний обвинил Челюскина в ложных показаниях. Но у Семена Челюскина нашлись защитники: историк Великой северной экспедиции А. Соколов, путешественник А. Миддендорф и знаменитый шведский мореплаватель Адольф Эрик Норденшельд, тот самый человек с благородным и мужественным сердцем, которому посчастливилось выполнить то, к чему тщетно стремились Василий Прончищев и Харитон Лаптев.