Игорь Забелин - Встречи, которых не было

Пришла весна, по количеству дохлых собак у каждой избы можно, было заключить, сильно ли приходилось голодать их хозяевам: подледный лов с летним не сравнишь, им не прокормишься. А тундра между, тем пробуждалась. Возвращались на гнездовья зимовавшие на юге птицы — в воздухе стоял неумолчный свист от бесчисленных стай уток, куликов, трубно кричали, пролетая на большой высоте в синем, очистившемся от зимних облаков небе, белые лебеди. Не менее восторженно вели себя и герой, перенесшие самые лютые морозы в родных местах, — задорно кричали куропатки, попискивали полевки и лемминги, отрывисто тявкали песцы.

И в жизни индигирцев тоже наступила новая пора. Едва на реке образовались весенние забереги — проталины вдоль берегов, а не прибрежный лед, как теперь чаще говорим мы, — как русскоустьинцы дружно взялись неводить, пополняя свои оскудевшие запасы. А как только лед прошел, рыбаки устремились на лайды и виски ставить сети.

С приходом лета промысел У индигирцев принял систематический, планомерный характер. Все население переехало на рыболовные пески, из изб переселилось в земляные урасы. Мужчины на «ветках» — байдарках — ставили сети на «уловах» — там, где сходятся течения и образуются водовороты, а женщины и дети, не умеющие плавать на ветках, неводили у берега. Если удавалось выкроить свободное время, то мужчины отправлялись к морю гусевать — бить ленного, неспособного летать гуся; в хороший год на каждого гусника приходился пай в несколько сотен гусей! Некоторые из индигирцев охотно брались и за другое дело — уезжали добывать по ярам на реке мамонтову кость.

А когда наступала зима, жизнь индигирцев вновь замирала. Единственное, чем они всерьез занимались, — это промыслом песцов. У каждого в тундре стояли свои, доставшиеся от Дедов «пасти» — ловушки, а приманкой для песцов служили заготовленные с лета «мотырки» — кончики крыльев ленного гуся. Ловушки эти, между прочим, четко оконтуривали береговую линию; зимой; когда все заносило снегом, только по пастям можно было определить, где кончается низкий берег и начинается море.

На редкость непритязательными были индигирцы в пище. В сущности их меню сводилось почти к одной рыбе. Чаще всего они ели щербу́ — отварную рыбу, ничем не приправляя ее и даже почти не соля. Жарили рыбу неохотно, хотя все имели запас отличного, густого, как топленое масло, рыбьего жира, и предпочитали печь рыбу в углях. Ни маринадов, ни солений индигирцы в пищу не употребляли и на зиму заготавливали лишь ю́колу, борчу́ и ва́рку. Юкола — это распластанная, провяленная на солнце и прокопченная над камельком рыба; борча — костяные остовы рыбы, пошедшей на юколу, и всякая мелкая вяленая рыбешка, высушенная и истолченная, ее хранят в сумках из налимьей кожи; варка — это борча, проваренная в рыбьем жире.

Умеют печь индигирцы пироги — «пирожейники», — где и тестом, и начинкой служит рыба, а также оладьи, блины, «барбаны» (толстые лепешки) из мороженной и мятой икры. Лакомством считалась строганина — замороженная рыба, которую во время еды строгали ножом. Строганину, юколу и борчу подавали вместо сластей и сухарей к чаю. Муки в хозяйстве индигирцев всегда было маловато, но и ей они находили особое применение: пережаривали, например, в рыбьем жире, а потом пили с чаем; этот напиток — «пережар» — как очень питательный обычно употребляли в дальних поездках, при зимних осмотрах песцовых пастей. Кроме того, ржаную муку «мутовили» в щербе, то есть смешивали, и получалось новое блюдо, — «бутугас». Мясо, та же гусятина или оленина, попадало на стол индигирца редко.

Итак, нетрудно прийти к заключению, что в 1912 году обитатели Русского Устья жили, говорили, верили, питались так же, как и их предки — землепроходцы XVII столетия на своих дальних службишках. Конечно же, казаки и Ивана Москвитина, и Алексея Филипова, покоряя и исследуя берега Охотского моря, ели юколу, борчу, варку; наверное, находились среди них кулинары, приготовлявшие пирожейники и барбаны из икры и даже добавлявшие в барбаны сладковатые корни «макарши» — живородящей гречихи. И так же защищались они почерненными крестиками от самых опасных врагов — злых шеликанов, суливших новую голодовку.

Все эти оригинальные наблюдения заставили Зензинова задуматься о причинах, позволивших русскому населению Индигирки сохранить в течение трех веков такую самобытность, задуматься о истории индигирцев. Действительно, почему-то почти все другие русские, населявшие Сибирь и даже север Сибири, не законсервировались так, как русскоустьинцы.

Зензинов не имел возможности провести строго научные изыскания. Но он записал чрезвычайно любопытные предания. Далеко не сразу Зензинов завоевал доверие индигирцев — его долго побаивались, замолкали, обрывали песни, когда он подходил. Но в конце концов привыкли. И однажды старик Голыжинский, живший в Косухине, у самого моря, поведал ему любопытную историю; позднее Зензинов слышал ее и от других.

…Давным-давно, еще, при царе Иване Грозном, многие жители северных районов России — дворяне, — спасаясь от тягот ратной службы, бежали из родных поместий к Студеному морю. А когда и там стали настигать их царские опричники, когда и там замучили их поборами, свободолюбивые северяне построили боты и кочи, погрузились в них вместе с женами и детьми, со всем домашним скарбом и поплыли морем из поморской земли в ту сторону, где каждое утро восстает солнце, — на восток. Много лет плыли они, хотя никто и не помнит точно, сколько вьюжных зим просвистело над беглецами. Летом беглецы заготавливали впрок рыбу, мясо, били ленного гуся, а когда замерзали моря — строили зимовья. Немало беглецов погибло в пути — опухали они сначала, вываливались у них зубы, и наступала смерть. По всем морским берегам разбросаны их могилы. А потом научились беглецы спасаться от страшной этой болезни: пили горячую оленью кровь, поедали зеленоватую горчащую массу — непереваренную пищу — из оленьих желудков. И новые люди нарождались в походе, и вырастали дети, отправившиеся в путь маленькими.

Случались такие годы, когда льды уносило далеко на север, и тогда вольные люди бежали на кочах все дальше на восток, но случалось и так, что льды все лето стояли у берегов, и приходилось зимовать на прежнем месте…

Никто не знает, сколько времени провели они в пути, прежде чем подошли к Необходному носу, — далеко на север выдался он, и всегда много льда возле него плавает. С трудом «просеклись» беглецы сквозь лед и потом снова зазимовали на берегу океана — били тюленей, кололи спицами моржей, охотились на «божьих» — диких — оленей… А в какое-то лето, когда уже перестало солнце западать за горизонт, отогнало ветрами льды от берегов и по свободной воде добежали поморы до устья Индигирки-реки… Насельники местные, юкагиры, не хотели впускать неведомых им людей в устье, но после жаркого сражения отошли юкагиры от устья в глубь тундры. И решили тогда беглецы-поморы остаться на реке Индигирке и других землиц не искать, Собрали они плавник на берегу, выстроили себе избы у протоки, которая теперь называется Русскоустьинской, и потомки их до сих пор живут там.