Игорь Забелин - Встречи, которых не было

А Черский начал самостоятельную жизнь бурно — с оружием в руках. Был он литовцем по национальности, родился в Виленской губернии в 1845 году, а в 1863-м уже сражался в рядах польских повстанцев против царского режима. Он пережил поражение восстания, пережил плен и с недрогнувшим сердцем отправился в ссылку в Сибирь. Впрочем, это была не простая ссылка — Черского забрили в солдаты и послали служить в Омск.

Пять лет тянул солдатскую лямку этот действительно слабый физически и болезненный человек, и не только тянул, но еще и усиленно занимался самообразованием. И даже увлекся геологией под влиянием известного путешественника по Центральной Азии Г. Н. Потанина.

В 1869 году Черского демобилизуют по болезни, и, все еще оставаясь под надзором, он вскоре переезжает в Иркутск, где живое участие в судьбе ссыльного принял крупный сибирский географ А. Ф. Усольцев.

И там, в Восточной Сибири, геолог-самоучка, не имевший никакого специального или даже систематического образования, проводит серию блестящих исследований, работая в Сибирском отделении Русского географического общества. Он странствует по Саянам и Прибайкалью, он производит первое детальное геологическое изучение Байкальского побережья и составляет подробную карту. Он публикует статьи и книги по геологии и географии Сибири, большую палеонтологическую монографию о послетретичных млекопитающих, предлагает, наконец, первую геологическую схему строения всей Сибири, которой потом широко пользуются западноевропейские ученые (крупнейший европейский геолог того времени Эдуард Зюсе потом назовет ее «изумительной и далеко опередившей тогдашние воззрения»).

В 1875 году по ходатайству Географического общества Черского амнистируют, но он продолжает жить в Сибири, в той Сибири, что сначала поневоле, а потом и по привязанности стала его второй родиной… Лишь в 1885 году он переехал в Петербург, причем по пути провел геологические исследования вдоль всего тракта от Байкала до восточного склона Урала… Он совсем неважно чувствовал себя уже тогда, когда добивался в Петербурге организации своей последней экспедиции…

Согласитесь, что после ознакомления с событиями столь крупного географического, да и человеческого, масштаба, после всех моих раздумий о них, — после всего этого возвращение — пусть пока по литературе, — на мондинско-иркутский наш «пятачок» не могло не показаться мне скучноватым. Сначала я обнаружил лишь одно светлое пятно — статью самого Черского, напечатанную в 1881 году в «Известиях Восточно-Сибирского отделения Русского Географического общества». Статья называлась «К вопросу о следах древних ледников в Восточной Сибири», и писалось в ней в том числе и о нашем районе… Но дальнейшее знакомство с литературой существенно подправило мое настроение.

Когда транссибирский экспресс вновь увозил нас из Москвы в Иркутск, память моя уже была отягчена содержанием доброго десятка статей и книг, посвященных району наших работ. Я весело переносил «отягчение» не только потому, что в молодую голову можно вместить без всякого ущерба для нее черт те сколько полезных и бесполезных сведений, но еще и потому, что предчувствовал вероятность научного спора, и очень привлекала меня тогда возможность скрестить с известными многоопытными исследователями свою шпагу… С Сергеем Владимировичем Обручевым в первую очередь, кстати сказать. [13] Наш спор состоялся, и об этом я рассказываю на последующих страницах своего очерка. Но сейчас мне предстоит, прервав сноской рассказ, сделать грустное признание. Очерк этот писался, когда Сергей Владимирович Обручев был жив. Очерк выйдет в свет после его неожиданной смерти, случившейся в 1965 году. О живых и об ушедших из жизни невольно пишется по-разному. Я думал, что Обручев прочтет мои страницы, и представлял себе его чуть ироническую усмешку при чтении, — усмешку большого ученого и человека, отлично понимающего мимолетность таких разногласий, которые возникли у нас, и знающего, что наука творится вечно. Сергей Владимирович еще при жизни вошел в книги по истории географии. Редкое счастье, скажем прямо. На долю немногих оно выпадает. Я не был сколько-нибудь близко знаком с Сергеем Владимировичем. Если мне не изменяет память, мы виделись всего раза три, и однажды Сергей Владимирович извинялся, что задерживает мою статью, против него же направленную, ибо хочется ему сразу опубликовать ответ, а со временем худо… Сергей Владимирович был невысок ростом, сухощав, жилист. Увидев его впервые, я подумал, что он будет таким же долгожителем, как его отец Владимир Афанасьевич Обручев… Этого не случилось, и ничего теперь не изменишь. Но жизнь настоящего ученого в науке не кончается с его смертью. Подумав, я решил ничего не изменять в очерке. Плохая или хорошая, но это моя книга — о Живых. Не всегда об идеально хороших, гладких и удобных, но всегда — о Живых. — И.3.

В Иркутске меня ожидал сюрприз. Географ и краевед, знаток Сибири Василий Иннокентьевич Подгорбунский однажды затащил нас в библиотеку Иркутского отделения Географического общества и, между прочим, показал… рукописный дневник Черского! Вот она передо мной — линованная тетрадь в жестком переплете; неровный некрасивый почерк, выцветшие лиловые чернила… Отличным, навсегда врезавшимся в память штрихом остался для меня этот крохотный эпизод.

И вот мы снова в Мондах. За год ничего не изменилось в пределах котловины, но изменилось мое отношение к ней, если можно так выразиться. Теперь я уже не окидывал равнодушным взглядом ее склоны, теперь меня интересовали и современные террасы вдоль Иркута, и древние конгломератовые и особенно уступы на северном склоне котловины, которые всеми почти исследователями признавались за морены.

Я покривлю душой, если стану утверждать, что при первом же взгляде на мондинские ступени усомнился в их ледниковом происхождении. Вовсе нет. Но в Москве, вспоминая наш прошлогодний маршрут вверх по долине Иркута, я никак не мог припомнить там сколько-нибудь очевидных следов работы ледника… Ледник оставляет после себя корытообразную, или, как мы говорим, троговую, долину с ровным дном и сглаженными склонами, а долина Иркута была типично эрозионной — ее пропилила река… Или я чего-нибудь не заметил?.. Ведь и П. И. Преображенский, и С. В. Обручев определенно утверждали, что, начинаясь высоко в горах, в Ильчирской котловине, Иркутский ледник достигал Мондинской и, по Обручеву, спускался еще ниже, имея в длину чуть ли не двести километров.

Что в Ильчирской котловине некогда лежал ледник — я знал, потому что своими глазами видел котловину прошлым летом. Но как могло случиться, что следы ледниковой работы сохранились в котловинах, а между ними их нет?