Джеральд Даррелл - Моя семья и другие звери

Выгрузив инвентарь на белоснежный песок, все разбрелись по своим делам. Ларри и Марго лежали на мелководье в полузабытьи, убаюканные ласковой волной. Мать повела свою свиту на прогулку, вооружившись лопаткой и корзинкой. Спиро в одних трусах, напоминающий загорелого доисторического варвара, стоял по колено в протоке, соединяющей озеро с морем, и, вооруженный гарпуном, скалился в прозрачную воду на шныряющие вокруг него косяки рыб. Я и Теодор бросили жребий с Лесли, кому какой берег озера достанется, после чего разбрелись в разных направлениях. Разграничительной меткой стала большая и на редкость бесформенная олива. Мы от нее отсчитали столько-то шагов, и то же самое сделал Лесли, чтобы паче чаяния нас не подстрелить из густых зарослей сахарного тростника, где легко заблудиться. И вот пока мы с Теодором копошились в заводях и мелких протоках, как пара увлеченных цапель, коренастый Лесли протаптывал дорожки в подлеске по ту сторону озера, и время от времени эхо доносило до нас звуки выстрелов.

На ланч мы все пришли проголодавшиеся: Лесли с охотничьей сумкой, полной дичи – окровавленные зайцы, куропатка, перепелки, бекас и лесные голуби; Теодор и я – с пробирками и склянками, заполненными всякой мелкой живностью. Горел костер, на ковриках была разложена еда, и уже стояли охлажденные в море бутылки с вином. Ларри загнул угол своего коврика, чтобы растянуться во весь рост среди белотрубных лилий. Теодор сидел весь такой лощеный, с прямой спиной, и его бородка ходила вверх-вниз, пока он неспешно и методично пережевывал пищу. Марго, элегантно растянувшись на солнышке, поклевывала овощи и фрукты. Мать и Додо расположились в тени огромного зонта. Лесли, присев на корточки и положив двустволку на колени, одной рукой отправлял в рот кусок холодного мяса, а другой задумчиво поглаживал стволы. Неподалеку от него, возле костра, пристроился Спиро, по изборожденному лицу стекал пот, и сверкающие капли падали в густую черную поросль на груди, пока он поворачивал над огнем импровизированный вертел из оливковой ветки с насаженными на нее семью жирными перепелками.

– Райское место! – проговорил Ларри с набитым ртом, лежа в белеющем цветнике. – Оно было создано для меня. Я готов здесь валяться вечно, если яства и вина мне будут подносить обнаженные роскошные дриады. После нескольких веков я пропитаюсь этими запахами, забальзамируюсь, и однажды мои преданные дриады найдут мою душу отлетевшей, и от меня останется только запах. Кто-нибудь мне бросит хоть один из этих бесподобных фиников?

– Я как-то прочел весьма любопытный труд о бальзамировании, – с энтузиазмом подхватил Теодор. – В Египте при подготовке тела чего только не делали. Их метод извлечения мозга через… э-э… нос показался мне в высшей степени изобретательным.

– Крючком, что ли, вытаскивали через ноздрю? – предположил Ларри.

– Дорогой, во время еды …

После ланча мы переместились в тень соседних олив и подремали, пережидая полуденную жару под убаюкивающее пронзительное пение цикад. Периодически то один, то другой вставал, спускался к морю и, окунувшись, возвращался охлажденный, чтобы продолжить сиесту. В четыре часа Спиро, пролежавший обмякшей храпящей горой мяса, хрюкнув, очнулся и вразвалочку пошел по пляжу, чтобы разжечь костер перед чаепитием. Остальные лениво, полусонно приходили в себя, потягиваясь и вздыхая, а затем топали по песку к позвякивающему крышкой, посвистывающему носиком чайнику. Мы расселись с кружками в руках, еще сонные, задумчивые, хлопающие ресницами, и тут среди лилий появилась зарянка с блестящей грудкой и ясными глазами и поскакала в нашу сторону. В десятке футов она остановилась и обвела всю компанию критическим взглядом. Решив, что нас надо немного развлечь, она впрыгнула между двух лилий, образовавших своего рода красивую арку, приняла театральную позу, выставив вперед грудь, и затянула журчащую заливистую песню. Закончив, она склонила головку в этаком до смешного высокомерном кивке и ускакала обратно в заросли лилий, напуганная взрывом смеха.

– Они такие симпатичные, эти зарянки, – сказала мать. – В Англии одна такая часами прыгала вокруг, пока я занималась садом. Как же красиво они выставляют свою грудку!

– Она кивнула, как будто поклонилась, – вступил Теодор. – А грудь выпячивала, прямо как… э-э… дородная оперная дива.

– Вот-вот, исполняющая что-то легковесное… вроде Штрауса, – поддакнул Ларри.

– Кстати. – У Теодора заблестели глаза. – Я вам не рассказывал про последнюю оперу у нас на Корфу?

Мы ответили, что нет, и устроились поудобнее, получая такое же удовольствие от его игры, как и от самого рассказа.

– Это была… мм… приезжая труппа. Кажется, из Афин, но, может быть, из Италии. В общем, начинали они с «Тоски». Певица, исполнявшая заглавную роль, была исключительного… э-э… телосложения, как это принято в опере. Как вы знаете, в финале героиня бросается в бездну с крепостной стены… или с крыши замка. В первый вечер певица взобралась на крепостную стену, пропела свою последнюю арию и бросилась… так сказать, в бездну… на камни. К несчастью, рабочие сцены забыли положить маты. В результате ее громкие стоны несколько… э-э… смазали впечатление, будто на камнях лежит бездыханное тело. А певцу, оплакивающему ее смерть, пришлось изрядно… мм… добавить мощи, чтобы заглушить крики. Неудивительно, что певица была весьма расстроена, и на следующий вечер рабочие сцены уж постарались, чтобы она приземлилась безболезненно. Героиня, несколько потрепанная, кое-как доковыляла до финальной сцены, пропела арию и бросилась с крепостной стены навстречу смерти. К несчастью, если в первый раз рабочие сделали приземление слишком жестким, то теперь они ударились в другую крайность. Гора пружинистых матрасов отбросила героиню вверх. В общем, пока персонажи у… как это называется?.. ах да, рампа… пока они там обсуждали ее смерть, героиня два или три раза взлетела по пояс над крепостной стеной, к полной оторопи зрителей.

Зырянка прискакала, чтобы тоже послушать эту историю, но, когда мы разразились дружным смехом, она испуганно вспорхнула и улетела.

– Ну ты, Теодор, даешь! – замахал руками Ларри. – Я уверен, ты в свободное время сочиняешь все эти истории.

– Что ты, что ты. – Теодор спрятал в бородке свою довольную улыбку. – Если бы речь шла о любой другой стране, мне пришлось бы сочинять, а здесь, на Корфу, жизнь… э-э… предвосхищает искусство.

После чая мы с Теодором вернулись на берег озера и продолжили наши изыскания, пока не стемнело, тогда мы снова пришли на пляж, где разведенный костер полыхал, как гигантская красная хризантема среди призрачных белых лилий, а Спиро, насадив на вертел трех крупных рыбин, сосредоточенно, с привычным оскалом жарил их на решетке, то посыпая чесночной приправой или перчиком, то поливая лимонным соком нежную белую плоть, проступающую там, где отслоилась обгорелая кожица. Поднявшаяся над горами луна посеребрила лилии, за исключением тех, которые пляшущие языки пламени окрасили в розовый цвет. Мелкая рябь, совершив долгую пробежку по такой же серебристой морской глади, казалось, с облегчением выдыхает, наконец добравшись до берега. В кронах заухали совы. В сгустившихся сумерках летали светлячки, словно мигающие нефритовые фонарики.