Владимир Дружинин - В нашем квадрате тайфун

Вот она, гармония пропорций! Нет ни хрупкой легкости, ни давящей тяжести, изящество сочетается с силой. Кто архитектор? Блестящий, но не одинокий гений. К тому же идеалу стремились мастера разного цвета кожи: в Риме получил развитие свод, известный еще ассирийцам, зодчие Европы и арабского Востока слагали симфонии арок и куполов. В Китае простой шатер, повторенный безымянным зодчим несколько раз, дал в итоге башню-пагоду. На Цейлоне, в Анурадхапуре и Полоннаруве, блистали храмы-поэмы из граненых колонн, образцы для Зала независимости, украсившего сегодня Коломбо…

Но вернемся на Акрополь. Таким же живым, как Парфенон, вы застаете Эрехтейон, даром, что светильники в честь бога Эрехтея горели два с лишним тысячелетия назад. Шагая по обломкам мрамора, вы приближаетесь к храму, и кариатиды берут вас в плен. Прекрасные гречанки, каменные тела, излучающие как будто человеческое тепло.

Давным-давно гречанка из села Кариас, поныне известного красотой своих обитательниц, восхитила скульптора, и с тех пор утвердилась кариатида, фигура, поддерживающая карниз.

Время течет незаметно, вы зачарованы Акрополем и не сразу замечаете, что вы тут не один. Людей вокруг много, это гости из разных стран. Мы опять на магистрали туризма. Как всегда, выделяются шумливые американцы. Полицейские свистят, и я не порицаю их за это: кто-то из янки попытался захватить на память увесистый кусок колонны.

— Русские? — слышу я.

Широкоскулый парень в клетчатой рубашке протягивает нам руки. Чему он радуется?

— Я хочет… Я хочу говорить русски, — с трудом выдавливает он. — Я русски, — он бьет себя по груди. — Русски! Отец из Россия… Из Нижний Новгород…

Можно ли отказать в такой просьбе? Но разговор не клеится, сын нижегородца уже исчерпал запас русских слов.

Еще одна памятная встреча произошла на Акрополе, более радостная, с французом. Высокий, русоволосый, похожий скорее на северянина, он спросил:

— Москва?

— Ленинград, — ответил я, показав на себя.

Он тоже ткнул себя пальцем, и я услышал:

— Смоленск.

Вид у меня, должно быть, был ошарашенный, он рассмеялся и произнес довольно чисто:

— Волоколамск… Вязьма…

Очень неожиданно прозвучали здесь, на Акрополе, эти названия русских городов.

— Летчик, — сказал он по-русски. — Эскадрилья «Нормандия».

По тому, как он жал мне руку, как просил поклониться русским городам, которые он помогал нам освобождать, я понял — он был и остался нашим верным другом.

— Войны не должно быть! — с этими словами он простился со мной. На мраморном холме, у стены Эрехтейона.

Пора уже покидать Акрополь. Так скоро! Одно утешение— мы еще будем здесь вечером, когда зажгутся цветные прожекторы.

Конечно, мы не упустили такое зрелище! С гор на Афины скатилась темнота, Акрополь утонул в ней — и внезапно возродился. Свежий, в светлом окне, вырубленном клинками прожекторов, он смотрел на нас из века Фидия, Ликурга, Аристофана.

Талантливо составлена гамма света! Он как бы омолодил Акрополь. Здание Пропилей, служащее парадным входом, Парфенон, Эрехтейон предстают, не тронутые временем. Свет сгладил щербины, затянул провалы. Сейчас живее всех живых бессмертный Акрополь, новее самого нового здания в Афинах!

В этот час к Акрополю обращаются множество глаз — с тихих улочек и скверов, где цветет ойокнема, с площади Омония, из открытых кафе, из порта, с судов, бросивших якорь в Фалернской бухте. Сама совесть Греции сияет, разрывая тьму.

…Утром мы покинули Пирей.

Скалистый берег, едва прикрытый зеленью, лежит, как истертый, прохудившийся на каменных ребрах плащ. Улицы пригорода на откосе горы подобны ломким, надтреснутым ступеням старинного амфитеатра.

Желтая коса, заводь, покрытая тонкой рябью, и в ней шеренга судов. Тишиной кладбища веет от них. Выгоревшая краска на бортах, пятна ржавчины, пустые палубы. Черные глазницы погасших иллюминаторов. «Орион», «Перикл», «Антиной»… Они прикованы здесь, как Прометей к скале, эти суда-ветераны, избороздившие все моря земного шара.

А ведь было же время — до войны, когда маленькая Греция была прославленной державой мореходов.

Ныне многие суда проданы и подняли чужие флаги. Многие сданы в аренду или брошены, застыли на мертвом якоре.

…Теплоход огибает выступ берега, мачты мертвых судов исчезают за каменистой косой. Справа — остров Кея, впереди — пролив между островами Андрос и Эвбея.

Сейчас, просматривая дневник плавания, я напрасно стараюсь вызвать в памяти эти острова греческого архипелага. Они почему-то забылись, стерлись из памяти. Зато четко, до мельчайших деталей, рисуется картина судов на приколе. «Орион», «Перикл», «Антиной», запертые в заводи, прикованные ко дну цепями якорей. Разительный символ подневольной страны.

Игоря Петровича это не очень волнует, он видел пирамиды, видел Акрополь и теперь испытывает блаженную сытость. Саша и Миша в смятении — пройти Босфором и не побывать в Стамбуле! Немыслимо! Я согласен с ними. Но что мы можем сделать? Голос диктора из Москвы — здесь, в европейских водах Эгейского моря, он слышен как дома — сказал ясно: в Турции государственный переворот, правительство Мендереса свергнуто.

Все мы немножко эгоисты. Конечно, турки молодцы! Так ему и надо, правительству Мендереса, клике взяточников, держиморд, врагов мира. Но неужели нельзя было их свергнуть хотя бы на несколько дней раньше!

Сейчас Стамбул, поди, бушует! В нашем воображении улицы, запруженные демонстрантами, братание народа с солдатами и офицерами, кое-где выстрелы. Бывшие правители небось сопротивляются!

— Нет, туркам не до нас!

— Понятно! Нас и возить-то не на чем.

— Ну да! Автобусы перевозят войска. И раненых.

— Факт!

— Говорят, получено радио из Стамбула, Просят прибыть в другой раз.

Так толковали мы, глядя на мирную, серую с голубинкой поверхность Эгейского моря.

В сумерках зажглись огоньки Дарданелл. Потянулись двумя цепочками, справа и слева, очень близко. Утром за стеклом возник зеленый, холмистый турецкий берег, пятнышки красной черепицы, острие мечети.

Вот на самом дальнем холме — песочно-желтый восточный город, вычурно живописный. Шлемы куполов, копья минаретов. Город плывет навстречу, развертывается, он не на одном холме, а на семи. Мраморное море кончилось, открылся водный коридор. Мечети Стамбула — словно витязи, охраняющие вход в Босфор.

Туристы высыпали на нос.

— София!

— Где? Нет, вовсе не София!

Издали все мечети близнецы. Знаменитый храм отличишь не сразу.

Мечети, казармы, стены крепости на правом берегу — это Скутари, азиатская часть Стамбула, Часть очень небольшая, почти всей своей массой Стамбул в Европе. Босфор тут оживленный, кишат катера, буксиры, набитые пассажирами водные трамваи, обшарпанные, видавшие виды.