Владимир Дружинин - Без переводчика

Уже тогда Маас давал выход товарам, нес их в плоскодонных ладьях к морю. Впрочем, где теперь Маас? Попробуйте найти на карте, где он впадает в море, очертить его бассейн. География изменилась, часть воды Мааса отведена в канал Альберта, поворачивающий к Антверпену, а сам Маас, попадая на голландскую землю, словно теряется в сплетении каналов. За Роттердамом он меняет свое имя. Там его называют «Ваттервег» — водная дорога.

Осмотр Льежа обычно начинают с цитадели. В ее казематах застоялся тюремный холод. Когда-то там раздавались стоны истязаемых. Под решетками окон штабельки кольев. К ним привязывали выведенных на расстрел.

«Не забывайте моих детей», — просто и трогательно написано на памятнике жертвам фашизма, стоящем у каземата.

С цитадели видно далеко. В ясную погоду можно различить шпили и крыши не только голландского Маастрихта, но даже немецкого Аахена. Внизу, у подножия, раскинулся город, лохматый от дыма, смешавшегося с туманом. На набережных Мааса шевелятся краны.

Я пытаюсь отыскать границы Льежа за халдами, за вокзалом. Бесполезно! Льеж, как и Антверпен, и многие другие города страны, лишь сгусток большого города Бельгии. Сейчас он насчитывает около полумиллиона людей. В него уже давно вошли загородные замки, уже застроен виноградник, когда-то поивший льежцев вином.

Чего только не делает Льеж! Здесь плавят сталь, выпускают прокат и машины, шерстяные ткани, обувь, консервы. На скалистых утесах, обрывающихся к Маасу, добывают цемент.

Таков Льеж, сын угля и железа.

Куда же направиться теперь с цитадели? Куда приведет нас лестница в четыреста с лишним ступеней, сброшенная с бастиона в самую гущу города? Видимо, мы попадем прямо в центр Льежа.

Так оно и есть, мы в центре. Узкие улочки залиты пульсирующими потоками машин и озабоченных спешащих пешеходов.

В Льеже мне повезло: нашлась очень знающая и любезная спутница.

Мадам Кольпэн предложила мне идти пешком. Она ведет меня в сторону от центра, через голый бетонный мост, в район Льежа, который по-русски можно было бы назвать Замаасьем.

Невысокая пожилая женщина сосредоточенна и немногословна.

Мадам Кольпэн — активистка местного отделения Общества Бельгия — Советский Союз, вдова героя Сопротивления. Ее муж служил на железной дороге. Прямо под носом у гитлеровцев задерживал составы с оружием, учинял «пробки», переправлял в поездах партизан и беглецов из концлагерей, добывал для них железнодорожную форму.

Мадам Кольпэн битый час обзванивала по телефону льежские музеи. Многие из них сейчас закрыты, туристский сезон кончился.

И вот мы идем улицами «Замаасья» — тихими и сравнительно мало закопченными. Здесь особый Льеж. Как некогда в Замоскворечье, за Маасом берегут традиции города.

В Николин день здесь бывает крестный ход, который, как и всюду, вобрал в себя местный фольклор. Например, у врат церкви танцоры в красных валлонских костюмах исполняют старинный танец «тюрюферс».

На площади, в четырехугольнике трехэтажных домиков, стоит своеобразный монумент: бронзовая женщина держит в поднятой руке марионетку — комичного, носатого дядьку…

— Чанчес, — говорит мадам Кольпэн.

Так вот он, Чанчес, персонаж марионеточного театра! Представления теперь даются редко. Остался один старый режиссер-энтузиаст, может быть последний… Однако бронзовый Чанчес окружен почти таким же вниманием, как в Брюсселе Маннекен Пис. И Чанчес участвует в цеховых празднествах, и у Чанчеса много всяких одежд и униформ, которые хранятся в музее.

Этот район Льежа и внешне своеобразен. Мадам Кольпэн показывает мне «поталы». Это ниши, а иногда и балкончики со статуями девы Марии или какого-нибудь святого. Сейчас, перед рождеством, в «поталах» стоят свечи, а на богородице новенькое кружевное платье и чепец, все в валлонском стиле.

Мы сворачиваем в сонную улочку. Скромные, неяркие жестяные флажки вывесок, невысокая церквушка. А вот дом, сразу бросающийся в глаза, — самый большой тут и самый старый.

— Дом Гретри, — говорит мадам Кольпэн.

Мы входим к Гретри, о котором я еще ничего не знаю, но ощущение у меня такое же, как в доме Рубенса в Антверпене. Где-то здесь живой хозяин, сам Гретри. Наверное, это он смотрит на нас из рамки — молодой человек в парике, с лицом нежным и мечтательным.

Газовый огонь гудит в старинной печке, покрытой изразцами-картинками. Чья рука затопила ее?

Раздаются быстрые шаги. Я вижу доброе старческое лицо, голубые, как васильки, глаза и высокий, стерильно свежий крахмальный воротник, надетый, вероятно, к нашему приходу.

— Мсье Дюбуа, — говорит мадам Кольпэн.

— Вы находитесь в доме, — начинает Дюбуа, — где в тысяча семьсот сорок первом году родился наш знаменитый композитор… Он, верно, с детства слышал валлонские песни и пылкую музыку «тюрюферса». Она летела в эти окна: площадь ведь рядом, веселая площадь ярмарок, гуляний, марионеток и бродячих циркачей.

Валлонию можно назвать краем музыкантов. Известны имена Цезаря Франка — видного валлонского композитора прошлого века, выдающегося скрипача Изаи, именем которого названы конкурсы исполнителей, проходящие в Брюсселе.

Андре Гретри — первый крупный композитор Валлонии.

Льеж почти не видел прославленного Гретри. По совету Вольтера композитор поселился в Париже. Там он сблизился с Жан Жаком Руссо. Сердцем, умом, музыкой своей Гретри был с теми, кто штурмовал Бастилию, свергал монархию.

Под стеклом разложены произведения композитора. Их множество. Его опера «Земир и Азор» недавно шла в Бельгии по телевидению. Особенно часто исполняется симфония Гретри «Сельский праздник», написанная на народные валлонские темы.

О, он не забывал своей родины, своего родного города. Он завещал Льежу свое сердце. Но родственник композитора, человек тупой и жадный, заявил, что завещание Гретри нехристианское. Сердце человека может-де принадлежать только церкви. Этот негодяй решил нажить деньги! Он сговорился с парижским кюре и решил выставить сердце Гретри в часовне, чтобы привлечь верующих и, конечно, собрать подаяния…

Тяжба из-за сердца Гретри, беспримерная по ханжеству и лицемерию, тянулась пятнадцать лет. В конце концов адвокаты Льежа победили.

— Вы видели памятник композитору на площади перед нашим Оперным театром? В постаменте есть оконце, и там горит свет. Оно там, сердце нашего Гретри.

Осмотр дома-музея окончен. Мсье Дюбуа выключает газ в изразцовой печке. Он устал и часто поправляет крахмальный воротник. Мы горячо благодарим его и выходим на улицу. Я забрасываю мадам Кольпэн вопросами.

Да, Дюбуа хранитель музея. Он и директор, и гид, и консьерж. Когда-то он играл в оркестре театра. Уволившись по старости, он стал работать в музее. Дюбуа и сейчас еще — а ему уже восемьдесят девять — роется в библиотеках, в архивах, добивается пожертвований на покупку экспонатов. Ведь город дает гроши… Старику помогает только его жена. Им предоставлена бесплатная квартира при музее. Оба получают крошечную пенсию.